«Зачем приходит ветер? Чтобы замести следы. Там, где мы шли. Чтобы никто не подумал, что мы еще живы.» (Дневной дозор)
На опушке, слева от дороги вы обнаруживаете лагерь, который вероятно разбили опередившие вас товарищи. Здесь установлен навес, куда могло бы поместиться 4 человека. Перед навесом лежит обгорелое бревно — видимо оно согревало спящих ночью. Так же в нескольких шагах от навеса назодятся остатки костра, засыпанные песком. В костре валяются горелые остатки костей, похожих на птичьи. Вокруг костра установлены бревна для сидения — как скамейки. В одном месте вы видите кучку немного развеянных ветром коричневых перьев, в другом — деревянные стружки в изобилии, в третьем — засохший венок из цветов. Еще здесь есть яма с углями на дне — от нее вкусно пахнет жареным мясом.
— С обустройством лагеря у них явно лучше, чем у нас… — бормочу, осматривая лагерь опередивших нас итальянцев.
Замечаю, что у преподобного мрачное настроение. С вопросами не лезу — и так понятно, что тут к чему: мы все устали от этого места, от споров и нервотрепки.
Даниэль хмуро провожает быков взглядом. Хорошо было бы увести одного из стаи… его можно было застрелить — а там и мясо, и шерсть. Он с тоской вспоминает индейские одеяла, и, конечно же, типи.
Осматривая жилище итальянцев, в какой-то момент его укалывает чувство стыда. Они сидели на холодной земле, а не на брёвнах. Их шалаш рухнул в то время как этот стоял вторые сутки. У них была птица, и, судя по количеству костей, даже не одна. А они добыли крольчатину только потому, что случайно подожгли землю.
— Если здесь есть все устройства для костра — может наконец зажарим тыкву? Нам нужны силы для продолжения пути.
Кажется, отряд итальянцев справился лучше, чем они. Наверное, у них было побольше опыта в таких делах. Ну или им кто-то помогал. Мысли у Германа на этот счет были неважнецкие. Вдобавок ко всему, его все еще мо чувство вины за то, что он строил тот проклятый навес.
— Зажарим, — односложно соглашается Герман и кладет тыкву на землю. После долгого таскания у него порядком затекли руки. — Но затем — сразу в путь.
"Даже если и нет, выберусь на разведку сам", — добавил Никифоров уже про себя и покосился в сторону дороги.
— Разумеется… дорога может вести к поселению. Нам нужно оказаться там до заката солнца.
Положив свою поклажу на землю, он достаёт нож — необходимо было разделать тыкву.
— Нужно найти что-то, на чём мы могли бы держать её над костром… какой-нибудь вертел. Остались тут?.. — он пытается найти на земле обломки веток, чтобы понимать, как именно лучше разрезать плод.
Ох, мисс, если бы вы только знали, насколько я отчаялся, подумал я, а вслух сказал:
— Знаете, мисс, возможно, это прозвучит не слишком обнадеживающе, но я почти каждый день спрашиваю Его о том, почему я здесь и для чего существую. Разница только в том, что раньше меня не пытались сожрать буквально на каждом шагу.
Когда мы доходим до лагеря, я помогаю ей устроиться, как могу — не особо галантно, но как уж умею.
— Принцип веры заключается в том, чтобы не задавать вопросов, правда? Но не стоит забывать, что даже Иисус однажды усомнился в Высшем промысле. У меня нет ответов сейчас, и я не могу сказать, что всё мы попали сюда потому, что заслужили этого — но, возможно, мы узнаем это потом. Я предпочитаю поступать так, чтобы потом не было стыдно за свои поступки, — я вздохнул, вспомнив, как пытался ехидничать, — по мере возможности, конечно.
Совсем маленькая кучка хвороста осталась недалеко от костра — там можно взять палочки. чтобы нанизать что вы так хотите нанизывать. Пополнить эту кучку валежником — легче легкого, лес фактически в двух шагах.
Вооружившись палочками, Ден затачивает их.
— Кто-нибудь может набрать валежника. Или мы можем поджечь бревно, как это сделали итальянцы, — с этими словами он разрубает тыкву пополам. Точнее, пытается — нож застревает где-то на середине, и Диас делает усилие, чтобы дорезать плод до конца. Разрубив, первым делом он выковыривает ножом семечки и несъедобные волокна, — Я пока приготовлю тыкву.
— Вы очень мудрый человек, отец Томас, — только и могу я ответить на неожиданное признание преподобного. — Уверена, у вас не так много причин себя порицать.
Хотела бы и я сказать о себе то же самое, но это утешение мне недоступно. С другой стороны, хорошо ему рассуждать о достоинстве, будучи мужчиной и гражданином такой далекой страны. А как выживать слабой женщине во время революции, оккупации, голода, произвола военных? Как защитить себя без покровительства тех, в чьих руках сила и власть? И даже сейчас, в мирное время, когда все равно приходится уповать на благородство и заботливость вооруженных мужчин?
Окончательно расстроившись от этих мыслей, я даже не огорчаюсь очередной задержке. Видимо, сражения, в которых довелось участвовать господам военным, носили по большей части позиционный характер, и наши мужчина привыкли дорожить любой возможностью отдохнуть в безопасности у костра и перекусить впрок. Тем более, им, похоже, не терпится избавиться от тыкв, которые, безусловно, затрудняют передвижение.
С некоторым беспокойством наблюдаю, как этнограф пытается разрубить тыкву, и расстраиваюсь, что не имею опыта приготовления пищи в таких условиях. Хотя один из моих знакомых офицеров как-то рассказывал мне, что в походе им случалось запекать картошку в углях. Может быть, нам и сейчас удастся справиться без вертела?
Асмодей с интересом осматривает лагерь, сооруженный итальянцами, рыженькой красоткой и нью-йоркцем в водительских перчатках. Несмотря на то, что их было всего четверо, место обустроено с умом: здесь определенно не страдали от холода, голода или недостатка комфорта.
Стоило, пожалуй, отправиться с ними, но кто же знал, что они так и пойдут вперед, не позаботившись об оставшихся. Хотя офицер Туссента сразу показался Асмодею человеком целеустремленным. Дальнейшие события это только подтвердили.
Что ж, тыква, конечно, не мясо и даже не дичь, но выбора у них особо и нет, если только кто-нибудь не предпочтет зарубить "корову". Асмодей развеселился про себя, представив, как все стадо гоняет по полю одинокую фигурку.
— У нас есть немного посуды, чтобы принести воды, — вспоминает он вслух. — Я бы выпил чаю… Или кипятка, представляя, что это чай.
Про тыквы он и не пытается напоминать, их вот-вот безжалостно искромсают, разделив кожуру на части. Ну вот, одной уже пришел бесславный конец.
Выковыривая мякиш тыквы, Даниэль решает отказаться от идеи с вертелом. Можно было запечь их прямо в кожуре, предварительно нарезав. А палочки использовать как вилки. Пожалуй, так было даже легче. Воодушевившись, он аккуратно нарезает тыкву на кубики.
— Если у кого-нибудь осталась морковь, давайте её сюда — я почищу, — сообщает он минут через десять, когда была готова первая половина. На вид выглядело неплохо. Если сравнивать с кроликом — то и вовсе отлично.
Этнограф принялся за вторую половину тыквы.
— Немного толку от моей мудрости, если она не помогает вам воодушевиться, — заметил я перемену в настроении мисс Барток. — Неважный из меня священник, правда?
Какое-то время я наблюдаю за тем, как господин Диас управляется с тыквой. Оставалось лишь надеяться, что много времени это не займёт.
Отдаю мистеру Диасу несколько морковок из моего запаса. Не думаю, что будь в итальянской группе столько же, сколько нас, то они бы так же хорошо со всем справились. Так что пока можно расслабиться и отдохнуть, почесать Демона между ушей и немного поесть.
— Думаю, в наших обстоятельствах воодушевление — не та роскошь, которую мы можем себе позволить, святой отец, — грустно улыбаюсь я преподобному. — Вы славный человек, отец Томас, на мой взгляд, это куда важнее.
Когда этнограф разбирается с тыквой и предлагает почистить морковь, я снова ощущаю беспокойство. Этак мы съедим все наши припасы за один привал, а ведь неизвестно, когда нам посчастливится вновь раздобыть еду!
— Господин Диас, — говорю я с тревогой. — Мы все проголодались, и я понимаю, что мужчинам сложнее насытиться такой скромной пищей, но, может быть, нам следует пока приберечь морковь? Вдруг в ближайшее время нам не удастся найти ничего съестного.
Поблагодарив мальчика кивком, Даниэль принимает морковь. Отчистив пару штук, он срезает ботву и нарезает морковки к тыкве в получившуюся из кожуры тару. Перемешав получившееся овощное рагу, если костёр уже готов, этнограф устанавливает половинки тыквы на огне в том месте, где он недостаточно сонный для того, чтобы тыква сгорела. Пока овощи готовятся, Диас не отходит от них ни на шаг, время от времени ворочая овощные кубики палочками, чтобы те не пережарились и в то же время пропеклись достаточно.
— Я почистил всего несколько, сеньорита, — успокаивает он Терезу, — Не волнуйтесь, у нас остался запас. И вторая тыква, к слову.
Пока остальные заняты едой, мужчина закидывает в кострище валежник и поджигает той спичкой, которая осталась при нем из чужих запасов. Сейчас кремня под рукой не было, поэтому любой способ разведения костра был бы очень кстати.
Может, он сделает хоть что-то действительно полезное.
В мрачных мыслях Герман опускается на землю и не сводит глаз с горизонта. Он сосредоточенно думает о чем-то своем.
После нескольких съеденных по дороге морковок я не очень-то хочу жевать еще и тыкву, но раз все считают, что сейчас надо сидеть и есть, не буду же я спорить. Делать нечего, приходится напялить ботинки и идти собирать валежник. И почему они не могут съесть эту тыкву сырой, если так охота?
Притащив первую охапку валежника, я решаю уточнить:
— А пауков тех тут нет? А то я их не видел — не узнаю, если встречу.
Может тех, кто это все соорудил, пауки и сожрали, вот они и ушли из такого места.
— Мне помнится, ты прихватил с собой посуду из хижины, — обращается Асмодей к Шону. — Если она по-прежнему с тобой, то сейчас придется весьма кстати. Чашку отдадим мисс Барток, а в миски сложим рагу, когда оно будет готово.
Раз уж о чае пока что приходится только мечтать, можно хотя бы поесть по-цивилизованному. Ну, почти.
Пока никто мне про пауков не ответил, еще раз идти в лес как-то неохота. Подхожу к костру, чтобы прикурить, и сокрушенно наблюдаю за чернеющей от огня тыквенной кожурой:
— Неважно получается, да? Так ты доставай, пока там все в костер не провалилось!
Со мной такое часто бывает — дело житейское. Есть же еще вторая тыква.
— Тихо, — шикает на подошедшего Мэтта Ден.
Аккуратно схватив тыкву за края, он быстро переставляет её на землю. Кончики пальцев при этом этнограф, конечно же, обжигает, и потому с несколько секунд он стоит, схватившись руками за мочки ушей. Когда болезненное ощущение проходит, Диас решает попробовать то, что у него получилось, первым. Кожура всё ещё шипела от воздействия огня, но овощи в ней не пострадали. Зато пропеклись достаточно, кое-где покрывшись едва-едва заметной корочкой. Даниэль нанизывает один из кусков тыквы на заточенную палку. Без соли, трав или специй овощи были довольно пресными, но всё равно неплохими. Удовлетворившись результатом, нанизав сразу несколько кубиков, Диас взмахивает ножом.
— Ну что, где посуда? — его тон кажется даже весёлым.
По просьбе фокусника достаю посуду и выдаю ему.
— У меня осталось немного моркови, ягод и есть пара кусков острого кремния, — перечисляю свои скарбы.
Асмодей принимает обе миски и чашку из рук мальчика и тут же расставляет на земле перед Диасом, чтобы тот мог заполнить их едой.
Пока тот перекладывает рагу, Асмодей срывает несколько листьев, таких же, какие они использовали вчера, и организовывает несколько подобий тарелок, чтобы всем хватило посуды. При помощи плоской щепки он заполняет их едой. Наполнив же чашку, передает ее мисс Барток — так элегантно, будто вручает цветок.
Пусть теперь ещё кто-нибудь скажет, что он только подзуживает других, а сам ничего не делает!
— Приборы, — громко объявляет Даниэль, вытягивая руку с заточенными ветками — так, словно протягивал букет.
Интересно, у кого-нибудь ещё повернется язык сказать, что он изучает "дикарей"? Ведь отчасти именно благодаря его опыту общения с ними они обедали (или завтракали?) достаточно цивилизованно.
— Мэтт, сэр, если вы увидите тех самых пауков, то, поверьте, вы поймёте, — стараюсь сказать это мягко, чтобы он не подумал, что я издеваюсь. — Они размером с тех коров практически, — указываю пальцем. — Встретить снова я бы их не хотел.
Приняв лист с рагу от Асмодея и поблагодарив его, скептически смотрю на "приборы" от этнографа, но все же беру, раз уже дают готовые палки.
— Спасибо! Приятного аппетита.
— К слову, индейцы Южной Америки так же использовали тыкву в качестве посуды, — решает всё-таки вставить Даниэль, — Они называли это куйя. Использовали по большей части для мате — индейского кофе, — он считал, что его попутчики должны что-то вынести из этого путешествия. Кроме грозящих им увечий и ночных кошмаров, — Buen provecho.
Пить всё-таки хотелось. И специй. Однако голод берёт своё, а потому он с двойным усердием налегает на еду.
Русский с благодарный кивком принимает свою порцию, тут же начиная методично жевать, как по заученной схеме. Конечно, по сытности овощи всяко уступали мясу, но Герман не терял надежды еще подстрелить какую дичь. По крайней мере, если решится отлучиться из лагеря. Мужчина беспокойно огляделся на своих товарищей, будто хотел что-то сказать, но тут же себя отдернул. Не время и не место.
— Скажете, как будем выдвигаться.
— Вы очень добры, мисс, — удивлённо отвечаю я на реплику мисс Барток. Кажется, она действительно смертельно устала, раз так хорошо ко мне относится только потому, что я предложил ей пронести её запас морковки. Всё-таки женщины такие нежные. — И, разумеется, вы вольны обращаться ко мне каждый раз, как у вас снова возникнут вопросы, я постараюсь на них ответить.
Тут и до меня доходит очередность, так что я тоже получаю свою порцию овощей. Снова, разумеется, без соли, но немногим хуже, чем постная стряпня в семинарии.
— Благодарю, — кивнул я. И, перекрестившись, снова вознес молитву Господу за то, что мы каким-то чудом всё ещё в порядке и за эту хижину, так вовремя подвернувшуюся на пути.
Я довольно быстро выбираю палочкой все крупные куски из импровизированной тарелки, и передо мной встаёт выбор — выбросить остатки или доесть их руками. Некоторое время поколебавшись, я выбрал второе, правда, постарался от этим отсесть от мисс Барток чуть дальше.
— Приятного аппетита, господа, — улыбается Асмодей.
Взяв палочки, он орудует ими так ловко, что лист, послуживший в качестве тарелки, в итоге остаётся чистым, как свежесорванный.
Наевшись, он бросает "столовые приборы" в костер. Сгорают они почти мгновенно.
Доев и отряхнув руки, Даниэль бросает остатки кожуры в костёр — пусть догорает. Затем этнограф внимательно оглядывает их группу, пытаясь понять, на сколько ещё испытаний их хватит. Остановив взгляд на русском, он озадаченно хмурится — сейчас он выглядел скорее тревожным, чем уставшим. Возможно, заметил что-то, пока осматривал территории? Ден слышал, что русские — закрытый народ, но о том, что касается их дальнейшего передвижения, он считал напрасным молчать.
— Господин Никифоров, вы заметили что-то дурное? — тихо спрашивает Диас, подходя поближе и присаживаясь рядом к Германом, пока тот доедает свою порцию.
Лейтенант отошел на приличное расстояние от группы, осматривая территорию на предмет пауков, птиц или еще какой подобной гадости. Он хотел есть, хотел пить и еще больше — очутиться в знакомых местах, пусть это и сулило ему трибуналом. Тем не менее, на горизонте не предвиделось ничего подобного, а потому он решил сделать небольшой круг, не задевая, тем не менее, диких животных — последнее, чего он хотел — это ввязываться в очередное столкновение с живущими рядом. Про себя он невесело подумал, что стоит остерегаться не только животных, но и растений — бог знает, какие они там.
Пауков и прочих опасностей поблизости не видно — место для лагеря было выбрано удачно. Круг позволяет Авенир дойти до ручья — он тут недалеко, таким образом, можно утолить жажду.
Если собираетесь выдвигаться дальше, то дорога поведет вас через поле — и там вдали виднеется лесок, правда, не такой мрачный как тот, из которого вы вышли.
Рагу, если так можно назвать стряпню мистера Диаса, на вкус совсем не матушкино. Абсолютно. Далеки, как две звезды на разных концах солнечной системы. Но тем не менее, я благодарен этнографу за горячую пищу. Еда — топливо для тела, а не источник удовольствий в данном месте. Хотя набитый живот приподнял мне настроение.
По примеру фокусника сжигаю палочку и с тревогой оглядываюсь на преподобного. Мне кажется, он… как будто на пути к тому, чтобы сдаться.
— Отец Томас! — подсаживаюсь к нему, как только он перестает стеснительно доедать наш обед руками. — Извините, — перехожу на шепот, — мне показалось, что вы выглядите подавленным. Мы все в одной лодке и я верю в вас, что вас нам послали не просто так, что без вас мы бы давно опустились на уровень тех самых аборигенов, которых изучает мистер Даниэль.
У меня и так живот раздуло от морковки, а тут еще эта тыква. Она хотя бы горячая, но что-то в меня все равно больше двух кусочков не лезет. Еще парочку я уронил, на ходу ковыряясь в тарелке — шел, чтобы подсесть к Шону и священнику. Они, правда, о чем-то шепчутся, но я прислушиваться не буду — посижу рядом, посвистывая свои мелодии, да и все.
— Может, хотите? — спрашиваю я, предлагая свою тарелку Шону или Томасу. — А то ведь пропадет, жалко. Я-то наелся.
— Да? — отзываюсь я, уверенный, что у мальчишек опять какие-то проблемы. Ботинки там не поделили, я не знаю… Но Шон меня опять удивляет. Кто бы у них в школе не преподавал Слово Божие, он знает, что делает.
— Правда? — я тоже сильно понижаю голос. — Ты так думаешь? Я, честно сказать, не уверен, у мистера Даниэля больше проблем было с аборигенами или с нами.
Ага, вот и Мэтт подоспел. Хорошо всё-таки, что мальчишек двое, им так проще это всё наверное, веселее как-то. И потерять их сложнее — где первый, там и второй.
— Уверен? — спрашиваю я Мэтта. — А то ведь неизвестно, сколько дальше идти и будем ли мы есть вообще.
Я сам тоже есть не очень хочу. То есть, меня вообще тошнит непонятно от чего. Но выкидывать тоже жалко ведь.
С благодарностью принимаю у фокусника чашку с овощами и принимаюсь за еду. Хотя недавно съеденные морковь и ягоды утолили голод, желудок радуется горячей пище. Хорошо, что у местной тыквы оказалась такая прочная кожура — обычная наверняка прогорела бы на огне еще до того, как овощи успели приготовиться. А так ничего, съедобно вышло, хотя соли и приправ, конечно, не хватает.
Доедаю свою порцию и поворачиваюсь к подсевшим к отцу Томасу пареньку и Маттиасу. Разговоры о Божьем промысле и о роли человеческого гения помогают воспринимать наши мытарства как испытание, призванное укрепить наш дух, поэтому я радуюсь любой возможности поучаствовать в подобной беседе. Хотя я была бы рада любым разговорам, которые помогли бы отвлечься от наших печальных обстоятельств.
— Может, вы хотите? — Терезе я тоже сую свою порцию. Женщины любят есть всякие странные овощи.
Помимо попыток избавиться от злосчастного обеда я предпринимаю еще попытку продвинуть недавно осенившую меня мысль:
— Слушайте, отец Томас, а вы можете попросить нам какой-нибудь знак с небес? Чтобы мы поняли, куда идти, и уже куда-нибудь пошли. Я даже готов с вами помолится! Да и Шон тоже, я думаю. Если мы все что-нибудь попросим, не можем же он нам не помочь, тем более, тут с нами девушка.
Пока вы готовите и обедаете, солнце продолжает ползти к закату и становится предвечерне оранжевым.
На замечание отца Томаса про аборигенов — хмыкаю, это меня веселит.
— Наверное, с аборигенами в некотором смысле было бы проще. Если это Божий умысел, как думаете, за что мы здесь?
Когда Тереза подсела к нам поближе, мне сразу захотелось впечатлить её чем-то. Показать, что и на меня можно положиться!
Например, знаниями о… Господи, я ничего не могу придумать! Не расскажу же я ей про то, что мы недавно начали проходить дискриминант на математике.
— Можно попробовать скормить Демону печеную тыкву, если вы не будете, — пытаюсь спасти метания Мэтта с недоеденной едой.
Ну вот так всегда — сначала они все по очереди предлагают мне помолиться, а если это по какой-то причине не сработает — могут и на кресте распять на всякий случай.
— Попробовать можно, — пожимаю я плечами. — Но знаешь, если бы кто-то из нас был праведником, это бы существенно упростило ситуацию. Может у нас вообще уже был знак, а мы не поняли ничего?
Хорошо быть тобой, Мэтт, а? Особенно, когда тебе 15. Мне тоже в это время казалось, что всё вот так вот просто, и знамения всегда вовремя.
— А про умысел у меня уже спрашивала мисс Барток, Шон. Я честно не знаю, такие вещи можно наверняка сказать, только если ты пророк. А ты как думаешь?
Лейтенант наблюдал за досугом господ, наблюдая мерное падение солнечного диска к линии горизонта и думая о том, что следует скорее двинуться дальше, чтобы не оказаться вновь перед лицом выбора ночлега.
-Господа, нам следует выдвигаться дальше. Чем больше мы успеем преодолеть расстояние, тем больше вероятность выйти, наконец, к поселению. — Военный глянул на группу.
— Я не хотел вас обидеть, преподобный! — иду на попятную. — Я-я… Лично я был очень зол в последнее время и… желал зла некоторым людям. В какой-то мере я достоин того, чтобы быть здесь. Если бы это было наказанием.
Я чешу руку (видимо, куснул комар), пока думаю, что сказать дальше.
— Но… Ваше присутствие не дает мне быть уверенным, что это наказание, понимаете? А значит в том, что мы здесь скрывается какой-то другой смысл. Не религиозный. Возможно, это и правда эксперимент.
— Через пару часов стемнеет, — обращается к лейтенанту Асмодей. — Как и вы, я мечтаю о ночевке в собственной постели, обеде в ресторане лучшего лондонского отеля и паре чашек чая, но есть ли резон в том, чтобы так торопиться? Здесь мы хотя бы обеспечены всем, чтобы пережить ночь. У нас будут крыша над головой, тепло и вода. Мы сможем выспаться и набраться сил. Если же мы выйдем сейчас, ночь застанет нас в пути, и мы больше времени потратим на обустройство лагеря.
Даниэль первым откликается на слова лейтенанта.
— Время близится к закату, — громко добавляет он, — Мы должны успеть найти поселение до того момента, когда оно сядет, — он поднимается, — К тому же, теперь мы вряд ли будем спорить о направлении пути, — юноша указывает на следы на дороге.
— Откуда такая уверенность, что впереди поселение? — Асмодей приподнимает бровь. — Вам подсказали следы на дороге, господин этнограф?
О нет. Не опять.
— С таким успехом мы можем поселиться здесь насовсем, — закатывает глаза Диас. Ведь совсем недавно договорились о том, чтобы двигаться дальше и останавливаться как можно реже!
— Это дорога, — Даниэль прикладывает все силы, чтобы его голос звучал как можно менее ядовито, — Дорога возникает как следствие передвижения по ней людей или транспорта. Она выступает путем сообщения между населенными пунктами и другими объектами, обеспечивающими человеческую жизнедеятельность. Такими, как та ферма, например.
— Господа, — Асмодей театрально разводит руками. — И, разумеется, наша прелестная дама. Мистер Диас предлагает оставить превосходное место для ночевки и идти, пока мы не свалимся от усталости или не заблудимся в кромешной темноте. Ну или не будем сожраны хищниками, которые, стоит еще немного стемнеть, покинут свои логова и норы — простите, мисс Барток.
Он поднимается, опирается на трость и продолжает, бурно жестикулируя свободной рукой.
— А все потому, что чутье мистера Диаса, в точности которого мы уже имели возможность убедиться, подсказывает, будто поселение находится настолько близко, что мы успеем добраться быстрее наступления ночи. И, безусловно, аборигены будут нам рады, никаких взрывающихся сундуков и всего прочего в том же духе. Как вам идея господина этнографа — не правда ли, на редкость здравая?
Мне кажется, что предложение фокусника более, чем разумное. Да, с утра мы хотели уйти от места нападения подальше, но мы устали и некоторые из нас уже совсем выдохлись…
— Мэтт, скажите, — наклоняюсь поближе к нему, чтобы мои слова не задели Даниэля, — мне казалось, что вы говорили… что там был только забор, сундук и скелет собаки… про какую ферму говорит мистер Даниэль?
— Думаешь, он такое ест? — спрашиваю я у Шона, уже подсовывая кусок тыквы к морде Демона.
Я, конечно, не праведник, но сам-то он — священник. Кому, если не ему, таким быть. Или вот Шон. Или Тереза. Уж их-то станут слушать.
— А может среди нас есть праведник, — что думаю, то и говорю. — А если мы знак не поняли, то его считай и не было. Такие знаки не должны считаться.
Это все равно как если с тебя снимут баллы за подсказку, которую ты не понял. Такое только в школах бывает, я уверен.
Наши начальники опять заговорили про то, что пора идти, но дальше разговоров дело не двинулось — так что я привычно продолжаю ждать их решения.
В этот раз Герман, как обычно, не вмешивается в разговор ровно до того момента, пока не прозвучит несколько версий. Он шумно вздыхает себе под нос и, избавившись от уже опустевшей тарелки, прибавляет.
— Если там есть поселение, оно никуда не исчезнет. Поэтому я бы, возможно, поддержал идею осесть, если бы не хотел выбраться из этой поганой.. черти.
Мужчина смачно выругивается. За последние дни в этом месте он постепенно начинал терять самообладание.
— Не стоит забывать, что с нами женщины и дети, поэтому мы не будем такими быстрыми, как итальянская группа. Поэтому, возможно, мы могли бы осесть тут хотя бы до рассвета.
Русский поднимается и прибавляет.
— А я бы хотел обследовать местность вокруг лагеря и, быть может, пройтись по дороге немного вперед.
-Хм, ну хорошо. В таком случае предлагаю разделиться. Мы с Господином Диасом пройдем по дороге вперед и осмотрим местность и поищем что-нибудь полезное. — Он взглянул на этнографа, желая не оставлять его один на один с фокусником — еще подерутся, чего доброго. — Ну или могу Вам составить компанию, если Господин этнограф желает остаться с группой.
Даниэль складывает руки за спиной и выпрямляется.
Эти театральность и наигранность… Будь он менее сдержан, от души бы врезал фокуснику по этой усмехающейся физиономии. Но он понимал, что конфликт — не выход. Агрессия — не выход. В словах Асмодея действительно был смысл. Не говоря уже о том, что мужчина действительно знал толк в удобствах и практической пользе. Именно поэтому в данном отношении к нему можно и нужно было прислушаться. Он умел то, чего не умел Даниэль — Диас в отличие от него зачастую не был дальновиден. Даже в логических цепочках он был тороплив, эмоционален и упрям, из-за чего сталкивался с самовозгорающимися сундуками и четырёхметровыми грозящимися склевать за своё гнездо птицами. Ему важно было быть всегда правым — а в том, что он не прав этнограф привык убеждаться на своих собственных ошибках, а не чужих.
Он медленно досчитал по-испански от десяти до одного. И только потом, взвесив доводы "за" и "против" заговорил:
— Если мы будем спорить с такой частотой и дальше, мы рискуем никогда не выбраться из этого места. Хотя я рад, господин фокусник, что эти споры мотивируют вас делать хоть что-то полезное для команды, — он усмехается, — Я соглашусь с лейтенантом Микулэ — нам необходимо разведать местность, тем более, что до заката ещё несколько часов. Это позволило бы нам так же составить дальнейший план действий на завтра. Но пока нас не будет, необходимо достроить навес — этого хватит только на четверых, от силы пяти человек. Справитесь?
— Рад, что вы все же склонились к голосу разума, — по тону Асмодея не понять, иронизирует он или говорит серьезно. — Однако, господин Диас, вы вновь ошибаетесь. Меня, как вы выразились, мотивируют вовсе не споры с вами, а стремление поддерживать привычный уровень комфорта. Ну и нежелание закончить свои дни в пасти очередной твари. Идея с навесом удачная, я и сам об этом думал, однако сперва, пожалуй, принесу воду для чая… без чая. Или кофе без кофе, как кому будет угодно. Оставшиеся пока могут натаскать веток для навеса, а как я вернусь, попробуем его расширить.
Асмодей выкидывает в костер листья, на которых уже не осталось еды, собирает миски с чашкой и направляется к ручью.
— Как удачно вы придумали, — хмыкает Даниэль.
Как просто! Самому уйти набрать воды, а других нагрузить более тяжелой работой. С другой стороны, едва ли фокусник — тот человек, который может построить навес.
— Господин лейтенант, вы согласны пойти по этой дороге или у вас другая идея?
Судя по солнцу сейчас 16 или 17 часов вечера, еще не так и поздно.
Идея этнографа достраивать навес приводит меня в ужас. Не мне, конечно, судить чужие строительные навыки, но ведь все мы помним, что случилось с навесом, возведенным руками русского и того же этнографа. А этот навес явно построен добротно, вон какие крепкие жерди! Если такая конструкция рухнет среди ночи на голову, нам точно не поздоровится, а у меня еще и от падения прошлого навеса плечо болит. А рухнет она запросто, случись нашим господам что-то переставлять или расширять.
— Если позволите, я бы хотела выразить сомнения в необходимости перестройки этого навеса, господа, — как всегда обращаюсь ко всем, но более прочих — к военным, этнографу и фокуснику. — Если я правильно понимаю, мы в любом случае не задержимся здесь более, чем на одну ночь. Под навесом разместятся четверо, кроме того, полагаю, мы вновь установим график дежурств. Нас восемь человек, половина разместятся под навесом, еще по два человека будут бодрстовать у костра, получается, без крыши над головой останутся только двое, да и то попеременно. Небо ясное, так что дождя, как мне кажется, не предвидится. Неужели же для закаленных в походах офицеров и господина этнографа станет огромным затруднением провести несколько часов под открытым небом?
— Если это будут я или господа офицеры — я не вижу в этом проблемы, — Даниэль подходит к навесу ближе, осматривая его, — Впрочем, учитывая то, что итальянская группа состояла по большей части из мужчин, при этом достаточно крупных, возможно, вам удастся разместиться здесь без проблем…
Вынырнув из-под постройки, Ден снова в задумчивости осматривает группу:
— Господа, если мы решили разделиться, то нам нужно правильно это организовать. По крайней мере один из нас должен остаться в лагере. Уходить на разведку всем сразу недальновидно.
— Не хотите достраивать навес — пожалуйста.
Асмодей с ехидцей улыбается.
— Но воды я все же принесу. Постараюсь обернуться побыстрее, чтобы не оставлять мисс Барток, — короткий поклон, — без защиты.
Я только собирался ответить Шону, как Даниэль и Асмодей снова начали препираться. Опять! Невозможно!
Даже без часов я могу определить, что ещё не так уж и поздно.
— Господин Асмодей! — зову я фокусника, в надежде, что он ещё не успел отойти далеко. — Подскажите, пожалуйста, который час?
Асмодей тянет из кармана жилета цепочку, тускло отливающую желтым металлом. За ней следуют часы — золотые, под стать цепочке, с инкрустацией мелкими изумрудами.
— Половина пятого, святой отец, — весело сообщает он. — В приличном обществе — время пить чай, если вы об этом.
-По дороге мы явно успеем дальше уйти, Господин Диас. Этот вариант меня вполне устраивает. — Лейтенант положил руку на шашку, желая скорее занять и себя, и Господина этнографа чем угодно, но только не препирательствами.
Раз уж придется провести ещё одну ночь в компании лесов и всякой чертовщины, хотелось в этот раз не заниматься упокоением покойников и просто по-тихому посидеть у костра или лечь, наконец, передохнуть.
Не хотелось бы этого признавать, но мне нравится Асмодей. Есть в нем какая-то капля здравомыслия. Или наоборот.
— Благодарю вас! — отзываюсь я. — Не назвал бы наше общество совсем уж приличным, так что предлагаю времяпрепровождение куда более уместное, чем чай.
С этими словами я встаю и благодарно кланяюсь русскому, румынскому офицеру и этнографу.
— Благодарю вас за помощь и защиту, господин Никифоров, Диас, Микулэ, но с этого момента и впредь я собираюсь сам за себя отвечать, — я собираю свою порцию морковки и поднимаюсь с места. — Я ухожу, и к темноте надеюсь хотя бы встретить кого-то из местных, если не дойти до деревни или другого населённого пункта самостоятельно. Если кто-то решит идти со мной, то говорю сразу, что не смогу обеспечить надлежащую защиту и комфорт. Благодарю вас за беседу, мисс Барток; приятно было узнать вас, Шон, Мэтт. Удачи вам на дороге, а я вас покидаю.
С этими словами я встаю и направляюсь к дороге. Можешь считать это знамением, Мэтт Керн.
Пока все мечутся в растерянности вокруг навеса, я скучаю в стороне и не очень вслушиваясь в разговоры. Я хоть и строитель, но навес мне лучше не трогать. Стоит — и ладно. Хорошие вещи можно только испортить, если вмешиваться. Но вот когда отец Томас делает свое заявление и уходит, я стоять не намерен.
— Эй! Погодите-ка! Я с вами! — я с нетерпением смотрю на Шона — не можем же мы бросить священника одного. Уверен, паренёк без раздумий кинется следом. Ну и я с ними. И Демон.
Хотя, конечно, куда больше хочется спать.
Даниэль шокирован.
— Подождите… Вы уверены в своём решении?
Этнограф выглядит крайне озадаченным. Он не мог объяснить, не мог понять этого поступка. Одно дело Септембер — тот был сумасшедшим. Но ведь святой отец казался вполне здравомыслящим!
— Если так, разрешите нам вас проводить, — он кивает лейтенанту Микулэ и ступает вслед за Томасом.
И, возможно, отговорить, — добавляет Диас про себя.
То, что не поддаётся анализу, необходимо исследовать.
Асмодей догоняет его, глубоко втыкая трость в землю, и торопливо говорит:
— Святой отец, я всецело уважаю ваше решение, но поймите, вы не можете покинуть нас в одиночестве. Уйдете вы — уйдут и юный Шон, и Маттиас, на которых распространяется ваше влияние. А если за вами последует и мисс Барток? Вы готовы взять на себя такую ответственность? Когда темнота застанет вас в лесу, что спасет вас — чудо?
Никифоров удивленно прислушивается к заявлению, но только тихо кивает. Он уважает решение святого отца, ровно как и остальных, но молчать? Уж извольте. Когда таких набирается более одного, у него начинают сдавать нервы. Неужели они думают, что так еще смогут претендовать на жизнь?
— Замечательно. Давайте все сразу разойдемся, — гортанно взрыкивает он в сторону второго странника. — Я смотрю, уже никому в этой компании жить не хочется.
Тем не менее, цацкаться ни с кем Герману уже не хочется самому. Своим направлением он выбирает дорогу и осточертело машет на все рукой.
— Лейтенант, вы идете за этой братией отщепенцев?
— Благодарю вас, но я вполне способен дойти сам. Впрочем, отговаривать никого не буду.
На слова Асмодея я только качаю головой.
— Я могу, и я собираюсь. Приятно было узнать вас, господин Асмодей. Может быть, так я наконец-то проверю понятие чуда на практике, как считаете?
Я удивлён тем, как быстро среагировал Мэтт. Но, когда он меня догоняет, я рад, что он присоединяется — веселее будет. С такими ногами, как у него, только дороги и мерить.
— Уверен? — спрашиваю я у него. — Тяжело же будет.
От окрика русского я вздрагиваю, но останавливаться не намерен.
— До свидания, господа! — бросаю я, ускоряя шаг.
— Почему, святой отец? — Даниэль качает головой. Неужели тот действительно не понимал, что ждёт его?
— Так и сейчас не сахар, — обреченно взмахиваю я рукой на предостережения отца Томаса, а потом заявляю Диасу. — А чего нас провожать? Дорогу искать не надо, вот она — дорога. Сигареты тоже при нас. Я не помню, вы курите, святой отец?
Военные, леди, фокусник и этнограф остаются а лагере, брат Томас и его юная паства уходят вперёд в неизвестность.
Догнать уходивших Герману не удалось. Мужчина возвращается в лагерь, пряча пистолет обратно уже на ходу.
— Прострелить бы кому… колено. Может и не ушли бы далеко.
Он раздасадованно хлопает себя по поясу.
— Буду надеяться, они не сдохнут к тому времени, как мы их нагоним.
— Потому, что с половины четвёртого до девяти — 4 с половиной часа, и за каждый час мы можем сделать по миле — простая логика, господин Диас, — кричу я уже со стороны дороги. — Удачи вам!
— Сегодня — да, — отвечаю я Мэтту. — Только подожди, пройдём немного.
— По крайней мере у них есть спички, — Даниэль засовывает руки в карманы, — Возможно, завтра, когда мы выдвинемся, мы успеем нагнать их. Если будет, конечно, кого нагонять, — мрачно заканчивает этнограф.
Ему тоже надоело стоять на месте. Но риску в данный момент он предпочитал безопасность — в его планах была ещё не одна экспедиция.
Что ж, отец Томас оказался вовсе не таким праведным, каким начал было считать его Асмодей. Уйти самому — еще ладно, но забрать с собой двоих юношей, один из которых — совсем ребенок… этот поступок явно не тянул на благочестивый. Хорошо хоть мисс Барток хватило благоразумия остаться в лагере.
— Чаю? — спрашивает он, высоко поднимая миски. — Кофе? Кипятка?
По крайней мере, с навесом вопрос снимается. Асмодей, наконец, отправляется к ручью, надеясь, вернувшись, застать в лагере хоть кого-то.
Герман с гордым видом порылся в карманах и продемонстрировал несколько спичек. Кстати, неплохо сохранившихся: кажется, русский завернул их в лист, чтобы они не сломались.
— Наверное, чуйка. Я одолжил их на случай, если придется кардинально бороться с пауками, мне отсыпали половину. Видимо, не зря. Так что без огня мы точно не останемся.
Даниэль молча кивает. Хоть что-то. Он снова бросает взгляд на горизонт.
— Если они на что-то наткнутся, они вернутся сюда. Заодно и проверим.
Его разбирает и злость на человеческую глупость, и зависть за то, что они продолжают двигаться, а они остаются. Но ему было достаточно примера Аделины и Неда. Про последнего они даже не знали, выбрался ли он из леса или сгинул в каком-нибудь болоте.
— Какой план теперь? Переждать ночь?
Фокусник покидает вас, отправившись, наконец, а ручью.
Когда святой отец, Маттиас и Шон уходят, меня охватывает ужасная тоска. До этой минуты я даже не осознавала, как сильно меня поддерживало их присутствие: незамысловатые шуточки Мэта, искренность и простота преподобного, порывистость и самоотверженность мальчика. Все они были удивительно неуместны и беспомощны здесь, в этом ужасном месте, гораздо беспомощнее и неуместнее, чем офицеры и бывалые этнограф и фокусник. Но вместе они стали чем-то большим, и объединили их не соображения целесообразности, а готовность поддержать друг друга в трудную минуту. Может быть, не защитить вооруженной рукой, но подставить дружеское плечо. А я… Я всегда искала покровительства сильных и была одинока. Так может, мне тоже стоит иногда слушать свое сердце? Ведь мне, как и им, нет места среди этих властных мужчин, готовых на любое безрассудство ради утверждения собственных амбиций. Я искала у них защиты, но разве кто-то из них защитил мисс Элмерз? Кто-то из них ее оплакал? Мы можем бесконечно блуждать от поляны до поляны и устраивать привалы, пока не кончится еда или нас не сожрут местные чудовища, и так и не доберемся до дома.
Понимая, что совершаю возможно самый безумный поступок в своей жизни, поднимаюсь на ноги и почти бегом бросаюсь вслед уходящим. Они были последними здесь, как и я. Их голоса не слышали, как и мой. Что ж, значит, нам надо держаться вместе, ведь только слабый способен понять слабого.
— Простите, господа, — на ходу киваю я остающимся в лагере военным и этнографу. — И передайте мой поклон господину фокуснику, когда он вернется. Я была рада узнать вас и надеюсь, что мы еще встретимся в более приятном месте. Но я чувствую, что моя судьба ждет меня впереди.
Мне немного жаль расставаться с красивым и галантным лейтенантом, да и неизменная забота бородоча трогала мое сердце, но я кажется впервые чувствую себя свободной и самостоятельной. Помахав всем на прощание рукой, отправляюсь догонять удаляющихся товарищей.
Герман только цокает языком. Кажется, теперь их осталось только трое. Если только, конечно, мсье Асмодей не решится уйти вслед за леди.
— Прощайте, мисс. Не думаю, что увидимся, — сухо констатирует мужчина.
В лагере остались только он и лейтенант. Больше ни души, ни душевности.
— У меня нет плана, мсье. Только желание двигаться вперед — все равно, куда. Можно сказать, что я не сдержал свое основное обещание. Наверное, стоило вовремя проявить характер и удержать Святого Отца, но, видимо, мне не хватит для этого силенок. Как вернется господин фокусник, можем выдвигаться почти сразу. Теперь мы можем идти почти без остановок, потому что в этом почти нет надобности.
После того, как из лагеря убегает единственная леди, вас остаётся четверо: этнограф, лейтенант, русский и пока отсутствующий фокусник.
— Фактически, мы делаем то же, что я и предлагал изначально, — закатывает глаза Даниэль, — Мы выдвигаемся в путь по дороге. Просто… Чёрт, какой в этом смысл? — не выдерживает он, — Мы двигаемся точно так же, просто на большем расстоянии друг от друга!
Решение о привале, принятое им ранее ради тех, кто был слабее, оказалось ненужным. На что рассчитывали те, кто решил пойти самостоятельно? Без оружия? Без защиты? Без каких-либо навыков выживания? Ему казалось, что среди тех, кто ушел, в подобных условиях лучше всего ориентировался мальчишка, школьник. Остальные, кажется, до сих пор не понимали, куда они попали. А Шон шёл на поводу у них.
— И расстояние это не такое большое. Мы догоним их за десять минут, максимум — за полчаса, в зависимости от того, как быстро вернётся господин фокусник.
И ради чего это? Показать характер? Даниэль не понимал, а чем меньше он понимал — тем больше это его злило.
Отмыв как следует миски и наполнив их водой, Асмодей возвращается в лагерь, зажав свою трость под мышкой.
Его встречают трое. Лейтенант, русский, этнограф.
Мисс Барток нигде не видно. Вряд ли она отсутствовала бы по своим надобностям все то время, пока он шел через поле. Это может значить только одно, но Асмодей не верит, не хочет верить.
— Где она? — голос его звучит тихо, но лучше бы это был крик. — Мисс Барток, вы должны были ее охранять. Вас, в конце концов, трое. Что вы допустили?
Он ставит миски с водой на землю, едва удерживаясь от того, чтобы швырнуть их в мужчин.
— Это значит, что она ушла вслед за остальными, полагаясь на призрачную судьбу. Или хотите, чтобы я прострелил ей колено, чтобы она осталась наверняка? — спокойно интересуется Герман. — В волнении нет необходимости, мы нагоним ее. Ждали только Вас, чтобы выдвинуться, мсье Асмодей. Она не должна была далеко уйти.
— Вода, — Асмодей резко указывает на миски. — Пейте, кому нужно, а я уже и напился, и сыт по горло.
Он делает несколько шагов вперёд и останавливается, в нетерпении оглядываясь на остальных.
— Неужели.
Даниэль принимает чашку и осушает её несколькими большими глотками. Он устал. Устал не от беготни, не от недостатка сна и нормальной пищи, не от страха и неизвестности. Он устал он постоянных споров, от непредсказуемости поведения их товарищей, от того, что кто-то постоянно куда-то уходит, кого-то всё время нужно защищать, спасать, и это не прекращается. Он не военный, чтобы нести ответственность за других. Он просто делал то, что мог сделать, и это только добавило ему головной боли. Он устал рисковать собой, контролировать, следить, уговаривать, спорить. Его работа — изучать людей определенных этносов. Но профессиональная этика требовала невмешательства в естественный ход событий. Здесь он позволил себе влиять на события, и это привело только к хаосу.
Может быть, и к лучшему то, что эта часть группы отделилась.
Он вздыхает. Да, табак тоже остался при ней, но надо же чем-то жертвовать…
Диас качает головой.
— Мы пойдём за ними. Но если они не захотят нашей помощи — не будем навязываться. Мы сможем только следить, пока ситуация не потребует кардинальных действий. И уж точно не тратить пули, — он с легким укором смотрит на Германа, — Есть дичь покрупнее, и от этого можно получить гораздо больше пользы.
Группа священника за это время успела отойти далеко. Пока вы тушите костер и собираете свои вещи, те успевают отойти и ещё дальше. И когда вы выдвигаетесь в путь, как назло, стадо быков начинает неторопливый переход через дорогу преграждая вам путь своими тушами и распространяя вокруг ароматы навоза.
— Так и мы не успеем никуда дойти, — Даниэль вертит головой в поисках другого пути, — Попробуем обойти их через поле?
— Чудеса преподобного отца не на моей стороне, — бормочет Асмодей, пристукивая тростью, как будто это могло бы ускорить движение стада, и добавляет уже громче: — Да, полагаю, нам ничего другого не остаётся.
— Лучше не стучите, — Ден взмахивает рукой в попытке прекратить движения Асмодея, — Мы не знаем, что это за быки, они могут воспринять этот стук как агрессию. Едва ли мы не хотим становиться матадорами, когда есть дела поважнее. Тем более, что здесь не арена, и укрыться от них будет негде.
Он как-то был на подобном представлении. Ему не понравилось.
Мужчина кивнул и тут же свернул в поле.
— Глядишь, до итальянцев и раньше доберемся, — весело выдает он. — Или Преподобному дорогу расчистим, мало ли, какие там твари попадутся. А быки… Честно? Не опаснее обычной коровы.
Думаю, будь у них больше времени, Никифоров бы даже попытался погладить одну из них.
— Если не чувствуют угрозы. Кажется, это американский бизон. Их осталось не так много. Раньше одно стадо могло составлять несколько тысяч голов, но с тех пор, как американское правительство разрешило на них охоту в целях коммерции, их вид находится под угрозой исчезновения. Вы только что видели, что происходит с малой группой людей в условиях угрозы жизни. Сравните их с этими быками. Мы имеем не так много различий, как кажется на первый взгляд.
Если так посчитать, сокращение популяции бизонов пропорционально равно числу жертв индейской демографической катастрофы, — мысленно добавил про себя Диас, однако вслух ничего не сказал. Их тоже осталось немного. И это явно был не конец пути.
— Я бы сравнил их с нашими зубрами. У меня сослуживец был с востока России, Беларусью называют кажется. Там в лесу у них ходят похожие, — задумчиво проговорил мужчина. — Разве что морда у них пошире и покосматее. Ну и рога поменьше, горб там небольшой. Хоть едь к вам бизонов смотреть для полной характеристики!
— Конечно, рога будут поменьше, — соглашается Даниэль, — В лесу с большими и не развернешься. Можно сказать, их так природа приспосабливает. Или они сами, чёрт знает. Как люди — мы везде одинаковые, но наша среда обитания меняет нас — наш язык, наши обычаи, одежду, даже физиологические характеристики. Один мой немецкий коллега, гений геофизики, выдвинул теорию дрейфа материков, согласно которой изначально существовал один сверхконтинент, Пангея. Потом, вследствие эрозии горных пород Пангея распалась на несколько континентов, известных нам в настоящее время. Технически, ваш Урал и наши Аппалачи — дальние родственники. И наши флора и фауна отчасти похожи именно из-за этого. Бизоны и зубры — прямое тому доказательство.
Даниэль понимает, что увлёкся, и потому переводит тему:
— Насколько я знаю, сейчас проблематично выбраться куда-либо из вашей страны?
Русского этот рассказ, тем не менее, очень впечатлил: у него загорелись глаза. Это касалось практически любой отрасли, к которой Герман не имел ровным счетом никакого отношения.
— Знал бы ты, как увлекательно все это. Ты не ведешь никаких лекций или чего-то вроде? Мне кажется, тебя бы слушали с открытым ртом.
На вопрос русский отвечает неохотно.
— Я не рвусь уезжать. Не знаю, как дела обстоят у других. Но за ближний рубеж выбраться еще реально, в ту же Грузию.
Даниэль поворачивается к Герману со смесью удивления и интереса во взгляде.
Нет, эта профессия точно забирает лучших, — убеждается он. Хотя в душе Диас всё ещё уверял себя, что заниматься подобным Германа вынудили обстоятельства, весьма тяжелые в его стране.
Русского было, за что уважать, и интерес к его сфере был ещё одним подтверждением для этнографа. Он тихо смеётся — не зло, скорее рассеянно.
— А что мне преподавать, господин Никифоров? Не я вывел эту теорию. Вот господин Вегенер, который её и открыл, насколько мне известно, читает курс в одном из университетов Германии. А я… — он смущённо чешет затылок, — Я только в процессе. Я практик, господин Никифоров. Не могу долго сидеть на месте. Пока мне есть, что исследовать — я буду это исследовать — ездить по различным местам, участвовать в экспедициях, переплывать океаны, общаться с новыми людьми. Возможно, когда-нибудь я остепенюсь и осяду в четырёх стенах, — Даниэль улыбается, — По правде сказать, может быть, я даже хотел бы этого. Но пока не могу.
Какое-то время они идут молча. Американец радуется моменту спокойствия — светской беседе, неожиданно возникшей между ними. Даже не верилось, что они в действительности так мирно пересекают это поле. Он осторожно раздвигает выжженную солнцем траву, опасаясь обнаружить ядовитую змею или прочую гадость.
— На самом деле, я потому и подался в этнографию. Она расширяет границы человеческих знаний, возможностей, представлений. Если хотите, могу привести пример с вашим соотечественником по фамилии Мечников. Он, как и я, был сторонником географического детерминизма — изучал то, как природные силы влияют на общественное развитие. В частности, он изучал принцип кооперации людей в различных природных условиях. Чем тяжелее условия, как писал Мечников — тем больше шансов у группы на развитие, так как она вынуждена объединять усилия для выживания, в этом случае происходит социальная дифференциация, структура усложняется, люди осваивают всё более сложные орудия труда для достижения общих целей. В условиях, когда отдельная личность может получить всё сама, когда ей не нужно прилагать никаких усилий, развитие ограничено. Может быть, потому священник и его группа от нас отделились. Естественное развитие, — этнограф усмехается, но на этот раз не так беззаботно, как раньше, — Труд создаёт человека.
Пока вы обходите стадо по кругу и высматриваете змей в траве, группа священника вступает под сень дальнего леса и полностью скрывается с ваших глаз.
— Вынужден огорчить вас, мистер Диас, — встревает Асмодей, который все это время прислушивался к беседе, — но сегодня господину Мечникову пришлось бы признать, что он заблуждается. Будь условия по-настоящему тяжелыми, святому отцу и его новоявленной пастве не пришло бы в голову отправляться в путь без защиты или, как вы выразились, сложных орудий труда. Что же естественного в развитии, когда слабые члены группы по своей воле отделяются от более сильных?
От быстрой ходьбы волосы его растрепались, аккуратная прическа, которую он умудрялся сохранять, несмотря на все происшествия, развалилась на отдельные вьющиеся пряди. Часть из них упала на лицо, но Асмодей не удосуживался пригладить их, поглощенный погоней.
— Наоборот, господин Асмодей. Мечников бы использовал это в качестве примера своей теории, так как путешествие с нами, по всей видимости, показалось господам и леди слишком простым, — хмыкает Даниэль, — Их способности оказались невостребованными. Потому они и ушли — создать пле… то есть группу, в которой могли бы реализовать себя, — он пожимает плечами, — С научной точки зрения, всё просто. Глупо, безрассудно, но, как видите, объяснимо.
— Значит, слишком просто… — бормочет Асмодей себе под нос
Оглядевшись, он восклицает громче:
— Это, — обводит рукой поле, над которым повисла пелена поднятой удаляющимся стадом пыли, и лес впереди, где могут таиться любые опасности, — слишком просто! Гигантские пауки, упавший шалаш, нападение растерзавшего миссис Элмерз чудовища, взорвавшийся сундук, голод, холод, отчаяние — слишком просто! Какие же тогда условия были необходимы господам — и леди — чтобы себя реализовать? Падение с небес железных камней? Удар молнии? Извержение вулкана? Этого им не хватало?
Он смотрит на Диаса так, будто действительно ожидает ответа, который его устроит.
— О, нет, — Даниэль снова смеётся, — Природа создала нам лучшие условия. Проблема в нас. Мы не давали им развиваться. Посудите сами — мы давали им защиту, костёр, горячую еду. Если поначалу у них и была возможность помочь — принести камни, поделиться спичками, то после мы взяли всю заботу об этом на себя. Мы живём сейчас в такое время — в век суфражисток — эмансипированных женщин. Каждый день мы видим, как мальчишки, дети, не успевают закончить даже школу — вместо этого они идут работать на фабрики, чтобы помогать своим семьям. Войны, революции меняют сознание людей. Человек становится более самостоятельным, он перестает бояться, утрачивает инстинкт самосохранения. Живи сегодняшним днём — завтра нас нет, — он качает головой с укором, — Завтра действительно может не наступить. Знаете, как звучит самое страшное китайское проклятие? — выждав паузу, чтобы его собеседники успели обдумать вопрос, Диас продолжил: — "Чтобы вы жили во времена перемен".
— Я бы склонился к мысли о разности интересов, целей и банального ощущения комфорта. Сейчас объясню.
Герман резким движением руки отмахивается от зарослей и продвигается дальше.
— Если рассудить логически, в нашей группе остались довольно решительные и сильные люди, которые по отдельности вполне способны к выживанию. Паства Святого Отца, будем откровенны, несколько инфантильна в своем представлении о том, в какую ситуацию мы сейчас попали. И дело даже не в условиях среды, а, скорее, в том, что даже не смотря на виктимность своего поведения они видят в нас этаких агрессоров, от которых лучше укрыться. Я не знаю, как объяснить это еще, но, думается мне, дело может быть в наших конфликтах на распутьях. Они не могли и слова сказать, что, кстати, даже находит отклик в теории Мечникова. Так… А где они вообще?
— Да, — Даниэль кивает, — И у этого, как я и сказал, есть исторические предпосылки. Не уверен, будь сейчас 18-й век, решились бы они на это, — он пожимает плечами, — Кажется, они скрылись в том лесу, но я не уверен. Возможно, их не видно в тени.
— Я понял вашу точку зрения, господин Диас, — Асмодей признательно кивает, — и вашу, Герман. Что ж, придется сделать некоторые выводы, иначе говоря — переосмыслить все произошедшее. Возможно, мы действительно окружили самых слабых участников заботой… и были чересчур настойчивы в своих решениях. Благодарю за разъяснения, джентльмены. Я их учту.
Он вглядывается в лес, к которому они приближаются все ближе. Где-то там блуждают отец Томас со своими приверженцами. Где-то там мисс Барток, такая беззащитная и прекрасная, каждое мгновение подвергается страшной опасности.
После того, как вы возвращаетесь на тропу замечаете, что она через какое-то время становится более цивилизованной — выложенной камнями, как городская мостовая.
Даниэль смотрит на Асмодея долгим, изучающим взглядом, но ничего не говорит. В конце концов, это не его дело.
Тем более, что в следующий момент его отвлекает другое обстоятельство.
— У меня была гипотеза, — начинает Даниэль, — Если тот участок действительно ферма, и от неё мы вышли на дорогу — значит фермер возил продукты в ближайший населенный пункт. Однако ферма разрушена, и никто не занимался её восстановлением. Это значит, что если рядом есть поселение, то его обеспечивает что-то другое. Возможно, какая-то фабрика или завод, одним словом, промышленность, характерная больше для… города, — с этими словами этнограф обводит дорогу широким жестом, — Я пока не вижу дыма, который мог бы подтвердить мою теорию. Но брусчатка не характерна для дороги в сельской местности. Из всего этого мы можем прийти к выводу, что идём в правильном направлении. Впереди должно быть крупное поселение. Возможно, с путями транспортного сообщения. Хорошо, что мы не остались в лагере, — он снова бросает быстрый взгляд на фокусника.
— Кто же мог знать, — рассеянно отвечает Асмодей, не сводя взгляда с дороги впереди. — Может, это ваше поселение давно разрушено. В любом случае, риск… Несообразный риск.
Помолчав, он добавляет:
— Но мы скоро должны нагнать их.
— Если они не потерялись в лесу, — вздыхает Даниэль, — Вы видите их?
— Не вижу. Может свернули куда, тут только догонять, — задумчиво прибавляет мужчина. — Давайте ускоримся. Лейтенант, не отставайте!
— Вы думаете уговорить их пойти с нами? Или пойти за ними? У меня складывается впечатление, будто они пытаются спрятаться от нас, — мрачно добавляет он.
— Я уже думаю забить на эту ситуацию. Куда бы они ни шли, они должны добраться до конца. Предчувствие у меня такое что ли.
Русский останавливается.
— Мы еще можем вернуться к дороге и сделать вид, что отстали. А потом просто перехватить их позднее. Пусть обдумают ситуацию.
— Нет, — Асмодей мотает головой так, что пряди волос бьют его по лицу. — Мы догоним их и будем защищать. Больше они не сбегут.
Герман качает головой. Ситуация все больше напоминала ему одну из нелепых погонь в комедиях под дудку.
— Тогда нужно идти наперерез, чтобы догнать их. Потому что они явно нас дурачат. Сэр Асмодей, может попробуете их переубедить, как сядем им на хвост? Мне кажется, красноречия у вас хватит. К тому же, в той компании Вы имеете достаточное влияние.
— Вы действительно думаете, что это хорошая идея, если они сами отказались от нашей помощи? — Даниэль качает головой, — Или мы опять покажем им, какие мы… как вы сказали, Герман? Агрессоры.
Он вздыхает и с силой сжимает переносицу в приступе раздражения. Они уже наступали на эти грабли. Стоит ли им повторять эту ошибку?..
В действительности, он понимал, что эти люди слабее, и сами они не справятся. А ещё он помнил, как брыкался тот мальчик в руках лейтенанта, бросаясь им на помощь, когда все думали, что они заживо горят в той крепости. Конечно, наверняка он спешил к Керну, но если бы он сам, Даниэль, оказался бы на его месте? Это не исследовательский проект. И не он, Диас, экспериментатор. Иначе получается, что он ничем не лучше тех людей, что затащили их в это место. Сможет ли его совесть быть чиста годы спустя, знай он, что люди погибли, потому что он отказался им помочь? Даниэль идёт в мрачной задумчивости. Чёрт, Асмодей, опять ты это сделал! Когда уравнение, казалось, было решено, ты подставил новые неизвестные слагаемые. Почему?.. Этнограф поворачивается к фокуснику.
— Поразительная метаморфоза, господин, — фыркает он, — Мы пойдём им наперерез. Это наиболее быстрый путь, так как мы сможем срезать угол таким образом. Но я не уверен, что эта стратегия имеет шанс на успех.
Ден ускоряет шаг, всё ещё пытаясь проанализировать поведение Асмодея и его внезапно возникшие альтруистические мотивы. Это было очень непохоже на него. Здесь должна быть какая-то личная выгода. Он ведь был спокоен, когда уходили священник, мальчик…
Ну конечно.
Она.
Даниэль озадаченно хмурится, будто не веря в своё открытие.
— Мы придумаем что-нибудь, господа, — отвечает Асмодей сразу обоим. — Необходима новая стратегия. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они отказались от нашей компании. Отец Томас и остальные могут не принять помощь, но не запретят же они, в самом деле, следовать той же дорогой.
Да куда же они могли подаваться? Их уже давно должно быть видно впереди. Разве только священник совсем утратил разум и повел свою паству блуждать в лесах.
Ну а тебе-то что?.. — в очередной раз спрашивает про себя Даниэль, — Неужели дело и правда в женщине?..
Все факты указывали на это. Но Ден не спешил спрашивать это у Асмодея напрямую — ему настолько слабо верилось в это, что он просто боялся показаться дураком. Это было не его дело. Ему просто хотелось выбраться отсюда. А для этого нужно было быть вместе со всеми.
— Можно залезть на дерево и посмотреть, как далеко они ушли, — предлагает этнограф.
Если учесть, что обе группы следуют по одной и той же дороге, при этом священник и компания вас просто сильно обогнали, не совсем понятно, как вы собираетесь идти им наперерез. Это, к сожалению, физически невозможно.
Если вы продолжаете следовать по дороге, то вскоре вступаете под сень осеннего леса, прозрачного и чистого, как парк. Вдоль дороги в одном месте вам попадается одинокая оброненная кем-то морковка.
Вдоль дороги растут диковинные цветы, которые имеют зловещий вид — бутоны в них черные и багровые, листья и стебли покрыты шипами и имеют причудливую угловатую форму.
Увлекшись беседой и погоней, вы не замечаете. что Стефан замедляет шаг и отстает от вас, чтобы побыть наедине со своими мыслями.
— Какой в этом смысл? — раздраженно отвечает Асмодей. — Они должны быть впереди. Видите — морковь? Должно быть, ее обронил мальчишка. Нам просто нужно ускорить шаг, вот и все.
Он подает пример, широко ступая по мощеной дороге, не обращая внимания ни на пожелтевшие деревья, уходящие в небо, ни на утыканные шипами цветы. Трость его все чаще бьет по камням, рука с силой сжимает рукоять, взгляд устремлен вдаль.
Даниэль наклоняется и поднимает её.
— Они действительно самоубийцы, если раскидываются даже провиантом, — замечает он, ступая вслед за Асмодеем.
Новый лесок, по крайней мере, не выглядит так же мрачно, как и предыдущий. В какой-то момент Герман даже ловит себя на мысли, что вот-вот, быть может, увидит впереди спины отделившихся от их отряда,и поэтому начинает внимательно вглядываться. По крайней мере, до того момента, пока едва не соступает с дороги в цветочные заросли.
— Господи этнограф, вы это… Можете предположить, почему эти цветы такие странные?
— Куда они так торопятся? — шепчет Асмодей. — Что, как они полагают, ждет их впереди? Чего такого они могут знать? Откуда?
Один рукав его некогда белоснежной рубашки, прежде аккуратно закатанный, разматывается, манжета полощется по воздуху, но Асмодей не придает этому значения. Ничто не существенно, кроме преследования цели.
— У меня есть предположение, — кивает Даниэль, — В природе ведь никогда не бывает что-то просто так. Необычная окраска у животных и растений обычно является предупреждением о том, что они опасны. Возможно, это ядовитые цветы. Или плотоядные, то есть хищные растения. Некоторые из них способны захватить не только насекомых, но даже мышь или ящерицу. На территории Америки прорастает множество — саррацения, дарлингтония, росянка…
Вы втроем вскоре выходите на прогалину. По левую руку от вас располагается площадка, выглядящая рукотворной.
Площадка покрыта розовыми и белыми мраморными плитами, расположенными в шахматном порядке. Посреди этого поля стоит статуя мужчины во фраке с отбитой головой, указательным пальцем тот показывает вглубь леса. Недалеко от статуи на одной из шахматных клеток валяется разбитый механизм. Какая то железная кукла с одним глазом и стеклянным колпаком-шлемом — в человеческий рост.
— Господин Асмодей, успокойтесь, — Даниэль раздраженно хмурится, — Поберегите дыхание для нашей пробежки. Мы скоро догоним их — если они и вправду не пытаются от нас убежать, — он усмехается.
Если чувства и правда делают такое с людьми, то, наверное, хорошо, что я обручен с наукой, — добавляет он про себя в шутку. С другой стороны, мотивы фокусника были ему понятны. Этнограф не мог осудить его, хотя излишняя эмоциональность, не свойственная мужчине ранее, его озадачивала. Уж лучше бы он по-прежнему думал только о личной выгоде, но по крайней мере оставался собой. Слишком много перемен за такой короткий срок.
Площадка, на которую они выходят, озадачивает Даниэля ещё больше.
— Надеюсь, они не пошли по указанному направлению, — бормочет он, осматривая монумент.
Этнограф обходит её по кругу, пытаясь лучше рассмотреть — может быть, заметны ещё какие-либо следы группы священника, по которым можно было сделать вывод об их дальнейшем пути? А где голова статуи?..
— Странно, — только и говорит он, наклоняясь над механизмом.
Статуя указывает в лес, параллельно тому направлению, в каком держите путь вы. На статуе виднеется украшающий ее постамент орнамент, но никаких надписей. Головы нигде не видно.
Механическая кукла — почти в человеческий рост. Туловище представляет собой вытянутый стальной цилиндр, на который наброшена металлическая же накидка, окрашенная в грязно-розовый цвет. Голову, покоящуюся на воротнике накидки, венчает стеклянный шлем, ныне разбитый. На голове размещен треснувший белый глаз-фонарь и два металлических провода, похожих на усы. К туловищу снизу прикреплены две металлические тонкие ноги.
Никто из вас никогда не видел ничего подобного.
— Отец Томас мог принять статую за знамение, — Асмодей смеется, не в силах сдержаться. — Так похоже на него. Знамение, ведущее к чуду.
Он с трудом успокаивается. Откидывает с лица волосы, хотя несколько прядей по-прежнему неряшливо падают на лоб. Второй рукав рубашки, по-прежнему скатанный, сползает ниже локтя, но Асмодея это, похоже, не беспокоит.
— Лес редкий, мы можем идти по нему так же быстро, как по дороге. Совсем скоро мы нагоним их. Поторопитесь! Местные примечательности интересны, но солнце неизбежно клонится к горизонту. Мы же не оставим наших друзей одних, в темноте, без защиты?
— Что? — рассеянно спрашивает Даниэль, не слыша Асмодея. Всё его внимание сосредотачивается на странном механизме. Можно ли как-то использовать его? Рука этнографа тянется к треснувшему глазу-фонарю. Он где-то читал, что можно зажечь лампочку с помощью магнита. Его рука бессознательно тянется к колбе. Юноша пытается выкрутить её — в их ситуации каждая находка была на вес золота.
— Даниэль, я бы не советовал…
Русский осторожно хлопает этнографа по плечу, привлекая его внимание.
— Мало ли, что может случится. Нужно покинуть это странное место как можно скорее.
Даниэль вздрагивает, словно прикосновение Германа разбудило его. Если лампочка так и не поддалась к этому моменту, он поднимается и отряхивает колени.
— Да, — соглашается он, — Мы не знаем, что это, — этнограф обводит территорию взглядом ещё раз, — Судя по конструкциям, цивилизация крайне развитая. Возможно, более развитая, чем наша, судя по сложности конструкций этого… чем бы это ни было. Честно говоря, это напоминает мне площадку для ритуалов, так как она достаточно удалена от населенной местности и близка к лесу… Может быть, это чья-то могила. Какого-нибудь изобретателя.
Этнограф возвращается на дорогу.
— А где лейтенант?..
Осматривая куклу столь пристально, Даниэль замечает, что в одной из своих рук она держит морковку.
Лампочка увы не выкручивается, приварена намертво.
Лейтенанта нигде поблизости не видно.
— Вам недостаточным уроком послужила история с сундуком? — Асмодей успевает немного пройти в сторону, куда указывает рука статуи, и теперь раздраженно оборачивается, досадуя на остановку. — Хотите, чтобы мы все сгорели? Нам нужно спешить, а не отвлекаться на всяческие глупости.
— Чёрт, — выругается Ден, упираясь руками в бока, — Нас стало ещё меньше!
Бросив ещё один взгляд на куклу, он удивленно моргает. Морковка?
— Кажется… она живая, — говорит этнограф тихо своим попутчикам, указывая рукой на овощ, зажатый в руке робота, — Если только это не наши "друзья" оставляют нам таким образом зацепки.
Диас мотает головой. Нет, русский прав, этому месту нельзя верить. Механизм выглядит сломанным, но так ли это на деле? Он хочет подойти и взять у неё морковку, но передумывает по двум причинам: во-первых, он боялся, что кукла действительно "оживёт". Во-вторых, чтобы оставить хоть какой-то знак лейтенанту, отставшему от них. Сколько можно! Почему никто, даже человек такого холодного и трезвого рассудка, не понимает, что в таких ситуациях лучше всего держаться вместе?..
Что? Меньше? Асмодей смотрит на попутчиков так, будто видит их впервые. Двое, а было трое. Нет лейтенанта — отстал, потерялся, сгинул, ну и дьявол с ним. Может, он тоже сбежал к преподобному. Может, они все в итоге сбегут к нему.
— Идемте! — почти кричит он и устремляется вперед, не оглядываясь, следует ли за ним хоть кто-то.
Даниэль, продолжая идти по дороге, качает головой. Ладно, лейтенант — не сумасшедший, не ребенок и не женщина. Он вооружен, а значит, не пропадёт.
— Господин Никифоров, — тихо зовёт он русского, — Сколько патронов в вашем пистолете?
Нужно было заранее подготовиться к грядущему. Он вглядывается в проплывающие мимо деревья леса, в камни брусчатки под ногами, пытаясь найти связь, закономерности и понять, как именно следовала группа священника дальше. Детский сад!.. Ну хоть не бегут обратно с криками — уже хорошо. Уже добрый знак.
Асмодей собирается уходить в лес — туда, куда указывает статуя, Даниэль и Герман, не заметив, что и тот от них отделился, собираются продолжать путь по дороге, а тем временем на поле выходит потерявшийся адвокат и зовет вас.