«Живут — ожидая хорошего, а если нечего ждать — какая жизнь?»( Максим Горький. «Мать»)
После октябрьской революции жизнь вокруг стремительно менялась. Ты потерял в этом красном огне жену и веру в милостивого царя, когда солдаты начали расстреливать демонстрацию в Петрограде, в которой участвовала твоя супруга. Хотя может быть ты потерял эту веру ещё раньше, когда во время войны с Германией и Австро-Венгрией понял, что вы босы и голы перед вооруженным противником. Ты был даже рад, получив ранение — бесславно, однако погибнуть безоружным от врага идущего на отчизну, как пушечное мясо, стало бы еще более бесславным концом.
Сейчас же ты был при оружии, так как ВЧК заботилось о своих работниках, верных Советской России. И оружие это пускал в ход часто, потому что война шла уже не только снаружи, но и внутри страны. Ты стрелял в белых, стрелял в спекулянтов, стрелял в контрреволюционеров, даже пару раз участвовал в расстрелах дворян, «бывших людей». Может, где-то в глубине души в тебе и шевелились вопросы, что это за правительство, если у него столько врагов внутри страны. Но задавать их вслух было опасно. И даже думать об этом было опасно. Гораздо легче было поднимать руку и нажимать на курок с верой, что ты и правда прокладываешь дорогу своему народу к светлому будущему.
В темной, вечно грязной и голодной Москве ты уже забыл, каково это видеть цветы и траву. А потому невероятно удивился, когда обнаружил себя проснувшимся не в своей холодной неотапливаемой квартирке, а посреди яркого травяного поля, заросшего цветами — в компании незнакомцев, половина из которых была одета в заграничные буржуйские одежды, которые в России раньше носили только дворяне. Ты же был одет в темно-синюю гимнастерку и фуражку с зеленой тульей и красной звездой — свою обычную лейтенантскую униформу. На плечевом ремне у тебя висит твой верный револьвер.
В этой ветке ты сможешь писать то, что не должны видеть другие — пошептать кому-то что-то на ушко, рассказать о тайных действиях, поделиться настоящими мыслями.
С верхушки ты видишь румына и этнографа, которые отправились в лес, на порядок восточнее итальянцев. Они копошатся на берегу ручья, который течет меж деревьев и идет вглубь леса — в сторону длинной прогалины в лесу, смахивающей на тропу. Лес тянется на север на несколько километров, насколько ты видишь.
Священник и мальчишка возятся у каменного выступа, а итальянский солдат, как и ты, действительно влез на дерево — гораздо более высокое, чем твое. Под деревом остается троица в виде кудрявого франта, водителя и девочки-танцорши. Они как будто разговаривают еще с кем-то. Присмотревшись, ты убеждаешься, что с ними появились еще две женщины.
Поля вокруг тоже тянутся, сколько хватает глаз. Ни дыма, ни домиков, ни городков, ни столбов — ничего такого ты не видишь.
Герман настороженно щурится, пытаясь приглядеться к одежде новых лиц. Не похоже, чтобы он видел их в лагере: смотрел он внимательно. Дальнейший осмотр не дает ничего, кроме пары догадок, которые, впрочем, дают свои плоды.
Первый и самый страшный: они одни на много миль вокруг. Цивилизации не было. На них не наткнутся совершенно случайно. Самым жутким было предположение, откуда тогда могли явиться эти женщины.
Второй: отделившаяся компания может вернуться. Этот вывод сопровождался странным, ноющим предчувствием.
Третий: ничего из этого не стоит озвучивать в лагере без надобности, дабы исключить лишнюю панику.
Мужчина медленно перебирается на ветку пониже, постепенно спускаясь.
Сквозь трещание древесины он отчетливо услышал что-то про колья и огонь, когда ему в голову пришла безумная, отчаянная, но все же мысль. Удостоверившись,что на него никто не смотрит, русский оглянулся в сторону леса. Затем — беглый, короткий взгляд на вернувшихся. Святой отец уже занят заботой о ближних (вполне подходящее название для тех, кого собрала тут судьба), лейтенант Микулэ занят важными для стратегии переговорами, а адвоката с блокнотом и вовсе незачем спрашивать. Пусть у них и сложились не испорченные обстоятельствами отношения, у этого человека могли возникнуть лишние вопросы.
Поэтому, чтобы решить свои, он останавливает свой выбор на Шоне, которого без лишних звуков хлопает по плечу, привлекая к себе внимание.
— Мне нужна твоя помощь. Отвечай быстро и никому не говори, что я это спросил: это очень важно.
Военный неожиданно резко переставляет собеседника чуть дальше от компании и становится между ним и последними, будто загораживая.
— Ты видел тот ручей, о котором упоминали лейтенант и остальные? Сможешь мне объяснить, как до него добраться?
Мне приходится подняться на ноги со всей осторожностью, чтобы не потревожить спящего кролика.
— Да, сэр, конечно видел. Как видел и то, как господина адвоката стошнило после пробы воды. — отвечаю я Герману. — Но не говорите мне, что собираетесь туда идти в одиночку ночью, сэр! Дождитесь рассвета!
Я несколько секунд пялюсь на костёр, вспоминая, что я знаю про пауков вообще. На уроках по биологии мы уделяли членистоногим и паукообразным несколько уроков.
— Сэр, пауки — ночные хищники и, если они похожи на своих меньших собратьев, я уверен, что с рассветом они отступят в свои гнёзда.
Не привыкший к тому, что меня вообще слушают, решаю всё-таки дать русском ответ на его вопрос:
— Там, где лейтенант и этнограф нашли скелет, проходит ручей. Нужно немного углубиться в лес, откуда мы пришли.
Герман хмурился и переходит почти на шипение: настолько много усилий приходится ему прилагать, чтобы не выдать их тревожным тоном своего голоса.
— Мне она нужна не для питья. И не беспокойся, я не собираюсь идти туда без надобности. Хотя и мог бы. Из всей компании вернувшихся ты — единственный, кто мог бы мне помочь без лишних вопросов. Поэтому мне нужно точно знать, как вы проходили. Опиши все, что помнишь. Можно даже по кустам — как тебе будет удобно.
— Ммм, ну, ручей там не в одном месте же… — я пытаюсь визуально вспомнить, но у меня не получается. — Сначала я бежал за отцом Томасом, а потом от паука… Там на деревьях недалеко от скелета и ручья есть засечки.
Конечно я не задам лишних вопросов, кто ж мне на них ответит?
Все это уже было в прошлых репликах, но лишними расспросами русский решает не докучать. Возможно, из-за паники он и не запомнил толком дороги, по которой бежал.
— Хоть что-то. Спасибо, я подумаю, что можно с этим сделать.
В качестве благодарности мужчина одобрительно хлопает мальчика по плечу. В это время их прерывают, и Герман успевает только шепнуть пожелания спокойной ночи и, судя по содержимому их тарелок, приятного аппетита.
Он был бы совершенно не против продолжить беседу с пареньком позже. Но прежде им обоим необходим должный отдых.
Про 15 минут ты погорячился — 15 минут ты будешь только идти к лесу быстрым шагом, плюс 15 обратно. А уж сколько времени ты проведешь в лесу — одному Богу известно.
Тем не менее, мужчина на всякий случай ускоряет шаг.
Свет факела выхватывает из темноты смутные очертания окружения и Герман понимает: даже если бы Шон ему и сказал что-то толковое про местонахождение ручья, в темноте сориентироваться на местности сложнее, чем днем. Даже если брать во внимание,что мальчишка был в панике и бежал, не разбирая дороги. Никифоров же уже давно не мальчишка: в уголках его рта и глаз начали пролегать первые морщины, шорохов он не боится, а уж темноты и подавно. Нужно просто пробираться аккуратно и тихо, как полевая мышь — и никакие ужасы ночи не страшны. Главное при этом еще и шага не сбавлять.
Наконец он преодолевает границу леса, и его внимание обостряется десятикратно. Вот теперь нужно быть максимально осторожным.
Лес темен, молчалив и неприветлив, ветки хрустят под твоими ногами, вдали слышатся непонятные звуки — похожие на шипение огромной кошки. Валежника под ногами — сколько угодно, даже особо углубляться в лес не надо. Зато вот с берестой ты попал в просак — берез тут нет, почти одни елки. Ручей журчит в метрах 50-и от края леса — на дне оврага.
(Там еще в шалаше Шон тебе пишет).
Никифоров внимательно прислушивается. Туда, откуда слышится шипение, идти определенно не стоит: мало ли, какая дикая тварь там притаилась. Поэтому мужчина прежде всего обзаводится палкой поувесистей, — порой лучше вмазать промеж глаз, чем тратить патроны — а только затем незначительно углубляется в сторону, где никаких подозрительных звуков нет, тихо, как мышь. Там на небольшой полянке, как видно, с деревьев нападало веток. Там мужчина останавливается и начинает собирать хворост хотя бы в небольшую кучу, предварительно воткнув свой "посох" в землю. Порой ему даже везет отыскать ветки потолще: они, уверен Герман, будут гореть всяко дольше.
Краем уха мужчина улавливает журчание. Значит ручей недалеко. Теперь он чувствует спокойствие в отношении своего плана к отступлению и, кажется, не имеет больше никаких забот и вопросов.
(Я ведь могу отвечать ему там, так?)
С валежником проблем не возникает, так что ты возвращаешься в лагерь как раз к моменту падения каркаса.
На случай, если придется отбиваться от наступления этого монстра, стоило позаботиться о плане "Б". Герман рассчитывал, что он пригодится, если на лагерь нападут пауки, но, видно, судьба распорядилась иначе. Этот хищник был крупнее, и оставалось только надеяться на то, что, если что, огонь его спугнет. Если же нет… Об этому русский даже думать не хотел.
— Андрас, я жутко извиняюсь, но у Вас не найдется двух-трех лишних спичек? Если надобности в них не будет, я верну, — вполголоса интересуется мужчина.
Мэтт с трудом понимет, что от него чего-то хотят и уж точно не может сейчас думать о спичках.
— Она умерла? — спрашивает он, всхлипнув.
— К сожалению. Смерть действует по принципу лотереи и практически не разбирает, кого забирать к себе.
Мужчина по-отечески ласково треплет юношу по волосам.
— Постарайся не думать об этом. Я даю тебе слово: я не позволю никому больше умереть. Не в мою смену. У этой истории будет счастливый конец.
Придя в себя, Андрас переспрашивает, что было нужно русскому, и если он все еще просит у него спички — снова делит оставшийся у меня запас надвое.
Мужчина благодарно кивает.
— Спасибо, солдат. Родина тебя не забудет. Я все так же готов вернуть тебе их, если они не понадобятся.
Кстати, адвокат подкинул ему отличную идею с письмами. Может стоит прислать Андрасу коробок советских спичек, как сувенир?
Свет поглощает тебя и ты просыпаешься в своей холодной промерзшей квартирке. Вдали слышится гудок паровоза, стылое утро сочится через мутное стекло окна. За стеной кто-то ходит и гремит посудой
Сон, который тебе приснился, был чудным, оставил после себя много странных ощущений.
Когда ты опускаешь босые ноги на пол, обнаруживаешь, что рядом с твоей подушкой стоит крепкая оранжевая тыква, а также в изобилии разбросаны длинные американские спички, которых ты в Москве отродясь не видывал. Привет тебе от американского парнишки, которого ты встретил в ином мире.
В России наступает новый день, и в него входишь новый ты.