«Играя в незнакомую игру, никогда не делай первого хода.» (Джек Лондон, «Мартин Иден»)
Быть сильным мира сего — нелегкий труд. Об этом неустанно напоминает твой отец, относящий себя к таковым. У него есть на то все основания, так как его строительная империя растет с каждым годом. Собой он на этот счет очень гордиться — в то время как ты, судя по всему, не даешь ему для этого поводов. Поскольку ты вырос «мозгляком», а не «мужиком», как он хотел бы, после школы ты был отправлен в Гарвардский университет, чтобы получить юридическое образование и стать для корпорации своего отца той силой, которая будет искать для него лазейки в законе, чтобы продолжать обстряпывать свои, не всегда чистые, делишки.
Выбранная твоим отцом стезя не была тебе так уж по душе, но, по крайней мере, время учебы было для тебя шансом пожить отдельно от своего давящего родителя и, помимо юриспруденции, беспрепятственно заниматься вещами, более тебя занимающими, изучая в богатой библиотеке университета труды по вычислениям и математическому анализу.
Статистика и закономерности давались тебе хорошо, а необычные вещи ты всегда стремился для себя объяснить наиболее рациональным образом. Однако объяснений тому, почему в одно прекрасное утро ты проснулся не в кампусе, а посреди травяного поля в обществе незнакомых тебе людей, ты не находил.
Облачен ты был в свою университетскую униформу — пиджак, рубашку и галстук. При себе имел перочинный ножик для починки карандашей, свою записную книжку с карандашом и очки.
В этой ветке ты сможешь писать то, что не должны видеть другие — пошептать кому-то что-то на ушко, рассказать о тайных действиях, поделиться настоящими мыслями.
Я не профессионал в ботанике, поэтому мне не удается идентифицировать злаковое разнотравье поля, на которое я попал. Никаким рациональным образом невозможно объяснить то, что произошло (если списать со счетов тот факт, что я все еще сплю), поэтому мне ничего не остается, кроме как пересчитать присутствующих и прислушаться к их разговорам, стараясь при этом как можно дольше никак не выдавать свое присутствие.
Люди вокруг начинают разговаривать, представляться и даже перемещаться. Мне приходится оторваться от пересчета осей симметрии в полевых цветах и подняться на ноги, чтобы не потерять никого из виду. Я делаю это как можно тише, стараясь задействовать как можно меньше пространства вокруг себя — в идеале я хотел бы просто вытянуться вверх, как столбик ртути при нагревании.
Не произнося ни звука, я достаю из кармана блокнот и карандаш, чтобы зарисовать схему того, кто где очнулся, и подписать имена, которые я узнаю. На соседней странице в блокноте появляется вся информация, которую я могу почерпнуть о присутствующих из их слов.
В суде пригодятся любые детали, а отец наверняка захочет подать в суд на зачинщика, если окажется, что есть шанс выиграть. Если, конечно, не он сам все это затеял.
Разумеется, мне и в голову не приходит представиться самому.
Объект под ключевым именем "Малыш" съел одну из неизвестных ягод. Зафиксировав это событие в блокноте, я отметил время начала эксперимента и остался доволен зашифрованной записью.
Возможно, с ним ничего не случится, и их действительно можно есть.
Я как раз записывал, что объект "Сигарета" имел возможность отравить объект "Вождь краснокожих", когда все начали наперебой называть города и страны — и мне пришлось перейти на следующую страницу, чтобы не упустить ни одного географического названия.
Отсутствие возможности вести системные записи и присутствие слишком громких людей вокруг повергли меня в панику, и я пять раз подряд вывел "Мексика", чуть не сломав карандаш. Пришлось даже укусить себя за основание большого пальца, чтобы вернуть себе контроль.
Новоиспеченная Антанта, прихватив Девушку №1, покинула нулевую точку и двинулась по направлению к лесу, а Товарищ взял под защиту всех оставшихся.
Я же продолжаю считать себя сохраняющим нейтралитет. Не вижу никакой необходимости выбора. С детства всем юношам известно, что если вы потерялись и надеетесь, что вас будут искать — следует оставаться на одном месте, чтобы не затруднять поиски. Я уверен — поиски уже идут. Я также уверен, что если мы оказались здесь неким сверхъестественным образом, нам следует искать причину события (назовем его "Похищение").
Уже несколько десятилетий американцы наблюдают в небе воздушные корабли, рыскающие мощным лучом по земле. Эти дирижабли появились в небе задолго до того, как человек смог взлететь. Иногда их обвиняют в похищениях людей. Я привык, что этот факт часто неизвестен обывателям. Если мы — участники такого опыта, это потрясающее везение.
Крайне жаль, что никто ничего не помнит о переносе. Но, скорее всего, наши похитители еще заявят о себе.
На деревьях и камнях ты не видишь чего бы то ни было, напоминающего рукотворные знаки. Зато, подойдя к каменному гребню, ты замечаешь под ногами что-то блестящее.
Я собирался воспользоваться высотой гребня, чтобы получше осмотреться, но не могу игнорировать подобные флуктуации светоотражения.
Присев, стараюсь рассмотреть находку получше.
Ты поднимаешь с земли камешек размером с фалангу пальца.Поднеся его к глазам, ты видишь что он поблескивает металлическим желтым отливом.
Даже мысль о том, чтобы попробовать находку на зуб, отвратительна сама по себе. Приходится приложить усилия, чтобы уговорить самого себя использовать ножик не по назначению, но в итоге я все-таки извлекаю его из кармана. Проверим, останутся ли следы после надавливания.
Но даже если останутся, гарантий нет — золото это или железный колчедан. Думаю, в Нью-Йорке найдется задолжавшая отцу лаборатория, способная отличить пирит.
Все же мы все действительно оказались в особенном месте. Осталось раскрыть его секрет.
След легко оставляется, металл мягкий. Оглядевшись вокруг, ты видишь еще небольшие кусочки и зернышки. Ты мог бы набрать их целую горсть.
Я с тоской смотрю на каменную кручу — доберусь я когда-нибудь до нее, в конце концов?
И все же я собираю еще несколько экземпляров, пряча их в карман. Ценный металл, отличный проводник. Возможно, его используют похитители для работы своих дирижаблей.
Тем не менее, моя цель — наверху. Наскоро притоптав остальные самородки, чтобы они не бросились в глаза кому-то еще, я предпринимаю попытку забраться на каменный выступ.
Ты топчешься перед ней, мой нетерпеливый первооткрыватель. Взобраться на нее сложновато — высотой она едва ли превышает два с половиной метра, а верх у нее не плоский, а зубчатый. Все же, ты залезаешь наверх примерно на метр , чтобы обозреть ближайшие равнины чуть дальше и не обнаружить на них ничего примечательного. Зато на одном из выступов ты находишь разоренное птичье гнездо довольно внушительных размеров. В нем лежат остатки скорлупы от яйца, которое было не иначе как размером с глобус. Внешняя сторона скорлупы — блекло-синего цвета, покрытая белыми крапинками.
Какая досада! Нужно было больше внимания уделять физическим нагрузкам. Кто бы мог подумать, что в наш век еще может понадобиться грубая сила — кому-то, кроме моего отца.
Что ж, принять поражение непросто. Спустившись вниз, я делаю вид, что все так и планировал, а обозрев окрестности с высоты могу внести уточнения на свою карту местности. Для того, чтобы убедить себя во всем этом, приходится перерисовать карту дважды. Я так расстроен, что даже старые листы из блокнота не вырываю.
Закончив, я еще раз обхожу каменный выступ и собираю немного самородков, если мне все еще удается их найти после всего…
Разобравшись с этим, я возвращаюсь в лагерь, так и не удовлетворившись вылазкой.
Страусов, которые могли отложить такое огромное яйцо ты, к счастью, не видишь, так что благополучно возвращаешься в лагерь, куда уже прибыли дрова, вместе с румынским лейтенантом и этнографом.
Стало заметно тише — большинство людей переместились к шалашу, у огня остались только двое. Поначалу я не всматриваюсь в лица, но потом понимаю, что так мне не отследить, появился ли в моем окружении человек, который уже уснул и проснулся.
Двое — это священник и фокусник.
Мое присутствие для них сводится к тому, что я описываю круги вокруг кострища, периодически присаживаясь на противоположной стороне от огня так, чтобы меня сними разделяло пламя. Едва начинает клонить в сон — снова хожу, считаю шаги, цитирую отрывки кодекса. Что угодно, лишь бы мозг бодрствовал.
Когда смена у костра меняется, я с пристрастием допрашиваю вернувшихся к огню Микулэ и Керна — спали ли они и насколько глубоко:
— Простите, — одинаково начинаю я беседу с каждым из них, — удалось ли вам уснуть? Вы уверены? Глубоко или сон ваш был поверхностным? Снились ли вам сновидения? Легко ли было проснуться?
Если хотя бы один из них действительно засыпал и при этом проснулся на том же самом месте, я в смешанных чувствах устраиваюсь на земле недалеко от костра — между огнем и шалашом. Даже одна мысль о том, чтобы спать внутри вместе со всеми, вызывает у меня очередных спазмы желудка. В каких нечеловеческих условиях мы оказались! Положив руки под голову и притянув к себе колени для сохранения тепла, я погружаюсь в долгожданный сон. Очки прячу в нагрудный карман. Поскорее бы восстановить режим.
Если оказывается, что никто из вернувшихся так и не уснул, я продолжаю делать все возможное, чтобы продолжать бодрствование — готов даже слегка прижечь себе руку головешкой из костра. Читал, это очень бодрит.
— Намертво! — отвечает парень.- Лежанка отличная! Спал, как младенец. Как после литра самогона. Никаких снов. Какие тут сны, когда времени на сон — пшик? — он в очередной раз потягивается и зевает, демонстрируя свою готовность снова уснуть.
Внеся показания в блокнот, я с облегчением возвращаю тлеющую ветку обратно в костер и устраиваюсь на ночлег.
Судя по всему, люди решили разбить новый лагерь у реки. Вероятно, сказывается склонность к оседлой жизни. Что ж, это даже удобней — так я в любой момент смогу вернуться к ним назад, если понадобиться.
Я продолжаю двигаться по засечкам на деревьях, попутно пополняя запас жизненных сил ягодами и осматриваясь по сторонам в поисках новых фактов. В глубине души у меня поселяется ужас — что я стану делать, если блокнот закончится? Это кошмарное предположение вынуждает меня прибавить шагу.
Зарубки становятся реже, но ты находишь их по-прежнему без труда. Они ведут тебя на восток сначала параллельно ручью, а потом ручей идет севернее. Пробираться по лесу без тропы сложновато, иногда приходится спускаться в овраги, иногда — перелазить через бурелом. Время от времени подает голос какая-нибудь лестная птица, и пару раз ты видишь, как под землей двигаются кроты — они здесь видимо очень крупные.
Внеся в блокнот и кротов, и птиц, я продолжаю продираться сквозь чащу. Галстук то и дело цепляется за ветки — и в конце концов едва не душит меня. Приходится снять его и спрятать в карман пиджака. В другой карман я с отвращением складирую ягоды — возможно, это мой сегодняшний ужин. Какое-то время я смогу так протянуть, учитывая прекрасное питание всю мою предыдущую жизнь, но рано или поздно придется что-то предпринять. С омерзением приходит мысль о том, что, возможно, придется выбрать кротов — но пока я с опаской обхожу их норы, опасаясь провалиться. В отношении гастрономических перспектив я предпочел бы на время стать вегетарианцем, как завещал нам всем Джон Келлог.
Не теряя надежды найти транспорт, стоянку или хотя бы орешник, я продолжаю путь.
Наконец, ты выходишь на опушку, над которой витают дурманящие травяные запахи. Ты видишь, что впереди, метров через сто почва становится черной и растительность становится болотной — камыш и кривые чахлые деревьица.
Зато, похоже, ты нашел жилище почившего лесоруба. Перед собой ты видишь обвалившуюся от сырости и времени хижину из тростника. Перед хижиной расположено несколько грядок, сильно заросших сорняками, однако среди них видна буйная ботва моркови. На другой грядке пылают оранжевым три тыквы. В дорожку между грядками воткнута лопата, побитая ржавчиной. Здесь же имеется след от давнего кострища — круг из камней, наполовину вросших в дерн.
Это трудно назвать удачей, но здесь есть чем заняться. Я изучаю жилище. Больше всего меня интересуют орудия труда: сделаны они вручную или есть хоть что-то, произведенное на промышленном конвейере. Книги? Газеты? Меня интересуют любые признаки цивилизации или присутствия других людей. Он успел разбить огород — жил здесь долго, но был ли он добровольным отшельником или такой же, как мы, жертвой похищения? Закончив с осмотром дома и огорода, я проверяю лес — есть ли засечки, ведущие в другом направлении. Возможно, так он отметил все важные путевые нити, которыми пользовался.
Лопата, похоже, сделана не вручную, а где-то произведена, хотя какие-либо опознавательные заводские знаки на ней трудно обнаружить.
Газет и книг нет. Если ты пытаешься разворошить остатки хижина, то видишь глиняные черепки, бывшие некогда посудой, остатки гнилого тряпья… Далее осмотр тебе мешают продолжить выползающие из потревоженных руин насекомые и слизняки.
Идя вдоль леса, ты вновь встречаешь ягодные кусты, цветы и все те же кротовины. Когда трава под ногами снова становится пожухлой, тебе кажется, будто ты слышишь из леса чьи-то голоса. Засечек на деревьях ты больше не замечаешь.
Без засечек я не рискую углубляться в лес на значительное расстояние и возвращаюсь к хижине. Огород вызывает во мне немало любопытства и уважения, и я произвожу тщательную опись.
Испытывая легкую неуверенность (я никогда не делал такого раньше), я вырываю морковь — минус один корнеплод, чищу его ножом (приходится с собой побороться — нож предназначен не для этого), обтираю отворотом пиджака и съедаю прямо на месте.
Чувствуя себя куда лучше — я победил голодную смерть, я присваиваю лопату. Взвесив ее то в одной, то в другой руке, пока возвращаю на место и перехожу к осмотру тыкв — насколько они велики и по силам ли мне унести с собой все три, если я прихвачу и лопату, и морковь. Если я не безнадежен в ношении тяжестей, некое подобие сумки я намерен соорудить из пиджака.
Морковь сладкая и сочная, к тому же довольно крупная, так что ты и впрямь чувствуешь себя намного лучше.
Тыквы довольно велики, ты можешь унести только одну, зато моркови можешь набрать полный пиджак.
Если разрезать тыквы прямо сейчас, я смогу взять больше, но как это все будет храниться? И сколько еще можно есть эту морковь после того, как она сорвана? Я всегда считал свои знания в области ботаники довольно крепкими, но они никак не пересекаются с гастрономией, как выяснилось.
Сокрушаясь о всех недостатках современного образования, я нагружаю себя, как могу — морковь, тыква и лопата. В таком виде приходится возвращаться по засечкам назад, чтобы дальнейший путь продолжить вдоль ручья, вниз по течению — наверняка он приведет меня к большой воде, а люди всегда строили города у воды. Посмотрите на Нью-Йорк.
В какой-то момент тебе кажется, что среди деревьев ты снова слышишь голоса остальной группы — похоже, они движутся вверх по течению.
Я останавливаюсь и прислушиваюсь, чтобы опознать голоса. Если это знакомая мне группа и траектории нашего движения пересекаются, я не против обменяться информацией. Если нет — я не намерен изменять маршруту.
— Эй! Адвокат!!! Мы здесь! Ау! — орет кто-то. Кажется, это юноша в кепке и подтяжках.
Я долго молчу, не в силах представить, зачем им могло понадобиться идти в ту сторону. Возможно, они все-таки что-то нашли?
— Вы получили новые факты? — спрашиваю я громко, делая по направлению к ним всего несколько шагов. Если нет, я вновь продолжу свое движение по намеченному плану.
— Что? Чёрт, нет. Мы ищем их. И еду.
После долгой паузы слышится ответ этнографа.
Значит, их найду я. Продолжаю тащить свою ношу и следовать своему плану.
Путешествую вдоль ручья с едой, ты минуешь место вашего сражения с пауками — разбитый скелет все еще валяется там. А затем спустя примерно шагов 150 ручей выводит тебя к дороге и вьется по правую руку от нее.
Дорога! Какое счастье, что она идет вдоль ручья. Если бы было иначе, я бы, наверное, умер от невозможности выбора. Приободрившись, я шагаю дальше — так бодро, как только могу делать это, будучи нагруженным тыквой.
В пыли ты различаешь следы — видимо тут недавно кто-то ходил. Пятеро человек, один из них — босой.
Я произвожу несложные расчеты, и количество людей в группе, оставившей следы, не совпадает с количеством людей, покинувших лагерь к настоящему моменту. Возможно, нас здесь гораздо больше, чем я думаю. Добавив информацию в блокнот, я продолжаю путь. Идти по дороге легче, но я не теряю ручей из вида.
Ты идешь еще минут 20 по леснойдороге, прежде чем замечаешь, что по правой стороне, по которой протекает ручей, в кустах что-то лежит, забросанное ветками.
Находка за находкой. Оставив лопату, тыкву и морковь неподалеку, я вытаскиваю блокнот и иду проверить, что нашел.
Ты высвобождаешь из плена веток еще один скелет. Этот уже безбород, и остатков волос ты на нем не видишь. Никаких видимых повреждений на костях ты не находишь. Одежда истлела так, что от нее едва ли остались какие-то ошметки. Вокруг скелета ничего примечательного не видно, кроме разве что двух иссушенных мумифицированных яблок.
Стараясь в мельчайших подробностях вспомнить страницы анатомического атласа, который я любил листать много лет тому назад, я рассматриваю кости таза, швы на черепе и даже зубы, надеясь определить возраст и пол скелета. К сожалению, единственное, что я помню уверенно — это "карточное сердце" как форма входа таза у мужчин. При осмотре к костям я не прикасаюсь — поворачиваю их с помощью подобранной сухой ветки, и все-таки желание вымыть руки становится невыносимо сильным.
И все-таки это уже второй труп недалеко от воды. Будет безрассудством иметь дело с подобным источником. Вытерев руки мхом и записав в блокнот, что не только вода, но и местные яблоки могут быть опасны (кстати, нет ли на них укусов?), я возвращаюсь к оставленным вещам, загружаюсь и продолжаю путь: по дороге вдоль ручья, вниз по течению.
Яблоки не искусаны, насколько по ним видно — были целы до начала мумификации. Скелет принадлежал мужчине, зубы у него были не очень хороши, некоторые отсутствуют, другие побиты болезнями.
Ты идешь еще минут сорок прежде чем видишь, что ручей снова начинает уходить в лес — к востоку. Дорога же продолжает идти прямо еще метров 300 и там выходит в поле, на котором медленно движется стадо крупных животных.
На меня наваливается ужасная усталость: болят и ноги, и руки, и шея, и, кажется, еще какие-то части тела, о которых у меня нет сил думать. В таких условиях совершенно невозможно сделать выбор. Что это за мир, в котором мне все время приходится менять свои планы?
Я сажусь там же, где стою, и с ненавистью смотрю на тыкву и морковь. У меня совершенно нет аппетита, но снова нужно что-то съесть. Ситуация становится еще хуже: я ничего не знаю о том, как хранятся эти продукты, и понятия не имею, есть мне морковь или тыкву. Я просто сижу, глядя перед собой, примерно полчаса, а потом понимаю, что между дорогой и ручьем выбрать гораздо проще, чем между овощами. Ведь я могу считать, что ручей привел меня к дороге — а это приемлемая цель.
С облегчением я снова поднимаю свою ношу и продолжаю путь — вперед по дороге.
Ты идешь вперед еще примерно минут десять, после чего выходишь на опушку. По левую руку от тебя у края леса кто-то разбивал лагерь. Причем совсем недавно. Здесь еще витает запах костра и жареного мяса.
По полю прогуливается стадо огромных копытных животных, покрытых густой шерстью. Их крупные головы с широкими мордами увенчаны массивными рогами. В высоту эти существа достигают метра два — в холке.
Изучая лагерь, я пытаюсь определить, сколько людей в нем останавливалось и какими средствами для обустройства они располагали. Возможно, это группа ученых, прибывших для изучения затерянных земель. Взгляд то и дело возвращается к стаду, и я все более уверен, что имею дело с доисторической фауной. Мне следует внимательнее присмотреть к растениям — скорее всего, и среди них есть архаичные виды.
Приближаться к рогатым существами я опасаюсь, и описываю их издалека, отмечая некоторое сходство с мамонтами — они могут быть родственниками.
Потратив на очередные заметки немало времени, я сам не заметил, как между делом почистил и съел еще одну морковку. Мне определенно становится лучше. Все задокументировано, можно продолжать путь.
Человек было не менее трех, может и больше. Ночевали они в добротно сооруженном навесе, который, в отличие от вашего, не рухнул. Перед навесом лежит все еще тлеющее обкопанное бревно, которое тянет теплом для тебя, пока ты записываешь свои наблюдения. В траве ты видишь кусок мяса, едва надкусанный. Судя по костям, мясо было птичьим. Еще один костер затоптан и засыпан землей. Вокруг него лежат бревна, кот которых ученые видели. В нескольких шагах от одного из бревен ты находишь подвявший венок из цветов и сплетенную из травы веревку, длиною в шесть локтей.
Веревку я присваиваю без колебаний — наконец-то можно связать всю мою поклажу, чтобы нести ее было поудобнее. На надкушенный кусок птицы стараюсь не смотреть — я принял категоричное решение воздерживаться от мяса. Я не упаду настолько, чтобы…
Перед тем, как двинуться дальше, я все же прячу этот кусок в карман пиджака.
Дорога ведет тебя через поле — мимо странных животных, которые оглядываются на тебя как будто бы удивленно. Ты идешь по нему с четверть часа, когда тропа вдруг становится цивилизованной — выложенной брусчаткой, как городская мостовая.
Я не готов к такой долгой ходьбе, и теперь приходится время от времени делать привалы, иначе я начинаю задыхаться. Мое продвижение вперед становится медленнее.
У обочины дороги сидеть довольно приятно, трава вокруг, светит нежное и ласковое солнце, ветерок играет твоими волосами и высокими стеблями злаковых растений, вдали мычит стадо копытных, дорога ведет к еще одному лесу, но тот выглядит не таким дремучим, как предыдущий.
Пока ты так сидишь, отдыхая и наслаждаясь жизнью, вдруг слышишь издалека какой-то странный звук. Похожий на рык или лай.
Лай — это домашние собаки, лисы или еноты. Рык — это куда больше вариантов. С одной стороны, можно подождать, пока звуки приблизятся, и прояснить ситуацию. С другой, в этих затерянных землях все настолько огромное, что я постепенно приобретаю привычку наблюдать все живое только издалека — поэтому хватаю пожитки и спешу дальше по дороге. От одной собаки я могу отбиться лопатой, но если это стая диких зверей, мне придется сложно.
Пока ты идешь, нервирующие звуки приближаются — становятся громче и ближе.
Судя по всему, моей скорости недостаточно, чтобы избежать столкновения, удаляясь. Я сворачиваю с дороги лес, чтобы найти укрытие. С сомнением смотрю на деревья — вряд ли они мне покоряться. Что ж, если не лезть вверх, значит закапываться. Я ищу овраг или подходящее место в корнях деревьев, чтобы спрятаться и из укрытия наблюдать, кто же пронесется мимо меня.
Маневр удается, из своего убежища ты видишь, как на поле появляется огромная чудовищная собака — размером с теленка. Вид у нее одновременно и жуткий и нелепый. Кажется все ее тело состоит из зубастой пасти. Она останавливается в поле, принюхиваясь в следам на дороге, какое-то время бежит в твою сторону, но, передумав, возвращается к стаду и начинает гонять там одного из быков.
Сначала я хватаюсь за лопату — на случай, если придется отбиваться. А потом, когда чудовище разворачивается, — за блокнот. Эти записи бесценны. Они должны пережить меня.
Какое-то время я бесшумно лежу в укрытии, но потом все же решаюсь выбраться. Держа лопату наперевес, забираю вещи и медленно удалюсь от чудовищного пса.
Дорога ведет тебя через прозрачный осенний лес, похожий на парк, и вскоре скрывает от жуткого пса за деревьями. В траве вдоль обочины растут странные цветы — с черными и темно-бордовыми бутонами и угловатыми, иногда шипастыми листьями.
Вот оно, действие усилия воли — налицо! Стоило мне подумать о том, чтобы присмотреться к фауне, как разум фиксирует нетривиальные детали. Цветы вызывают во мне всплеск воодушевленного энтузиазма: во-первых, необходимость описать их — это снова небольшой привал, а во-вторых — они абсолютно безопасны, в отличие от диких псов, мамонтов, пауков, доисторических медведей и прочих чудовищ.
Освободив руки, я внимательно изучаю цветы, сначала в их естественном окружении, а позже — сорвав. Несколько штук я намерен вложить в блокнот, чтобы сохранить для гербария.
Усевшись в один из кругов, образованных цветами, и записав очередные свои наблюдения, ты срываешь цветок, чтобы рассмотреть его поближе. Мясистые черные лепестки выглядят хищно, будто готовы в любой момент поглотить насекомое. Пока ты рассматриваешь его, твою голову окружает пьянящий дурманящий аромат, от которого краски вокруг блекнут, будто выгорая на резко похолодевшем солнце. В уши тебе прокрадывается шепоток, говорящий неразборчиво, но говорит он какие-то зловещие вещи, ты чувствуешь это нутром. Обернувшись, ты никого за собой не видишь. Разве что какая-то тень от куста шевельнулось неестественно.
Я получаю вознаграждение за усердие и разнообразие проводимых исследований — приходит необычайная ясность. Я освобождаюсь от слишком ярких красок и слишком назойливых звуков — ничто больше не отвлекает меня от мышления. Нет ни бессмысленного чириканья, ни утомительного шелеста — кажется, в этой идеальной тишине я даже могу слышать собственные мысли.
Какое-то движение на периферии зрения вынуждает меня прервать это идеальное состояние — что-то, мелькнувшее в кустах или рядом, но что именно, я не успеваю понять. Приходится подойти поближе, чтобы рассмотреть — но сначала я заканчиваю с гербарием.
Собственные мысли почему-то время от времени зловеще хихикают над тобой. Руки твои перепачканы соком, и запах темных цветов, кажется, заполняет все твое нутро.
Когда ты подходишь поближе к месту, где видел шевеление, оно повторяется чуть впереди — глубже в деревьях. Едва уловимое и юркое.
Шепоток, сопровождающий тебя, говорит, что умереть буде славно и интересно. А убить еще интереснее. Можно воткнуть перочинный ножик себе в вену, а можно кому-то еще. Получится любопытно в любом случае..
Шевеление вновь повторяется впереди между деревьями. Тебе уже кажется, что это небольшой, сплошь черный и юркий зверек, который хочет тебе что-то показать. Что то еще более интересненькое, чем все что ты видел раньше.
Никогда раньше мне не приходило в голову, насколько это интересно. Если я вскрою себе вены, как скоро я умру? А как скоро умрет кто-то другой? Насколько сильно будет различаться время от ранения до смерти для разных людей? Эта статистика должна быть кем-то собрана. Ее следует опубликовать во всех справочниках.
В какой-то момент я оглядываюсь на свою поклажу, но что с ней станет? Позже вернусь и заберу. Новые факты прежде всего. Там, впереди, есть что-то, чего я еще никогда не видел.
Никто не видел.
А теперь я им это покажу.
Ты идешь по поседевшему лесу, по выгоревшей до белизны травы. Тени прыскают из-под твоих ног, как стайки кузнечиков. За деревьями шевелятся тени побольше — огромные, с плавными щупальцами и многочисленными ножками. Они дышат, шепчут хором вместе с твоими мыслями, тащатся за тобой — они тоже хотят посмотреть.
Это длится бесконечно долго, прогулка приятна — цветов с черными бутонами становится все больше, и вот, наконец, ты выходишь на поляну, будто укрытую их сплошным ковром. Посреди поляны возвышается дерево — старое, иссушенное, покалеченное молниями, временем и паразитами. У этого дерева есть лицо — смеющиеся глаза и огромная зубастая пасть. Руки-ветки, ссохшиеся и изломанные, раскинуты во все стороны.
Тень, которая вела тебя, заползает по стволу в рот лесного страшилы и сворачивается там клубком на чем-то твердом.
Тени. Вот то, чего я раньше не замечал — и как только я мог прожить столько лет и не понять, что они живые, самостоятельные, разумные существа? Великое открытие! Я стараюсь идти в такт с ними — раскачиваясь, то замедляясь, то ускоряясь. Какой прекрасный мир! Только в таком идеальном месте могли окрепнуть и развиться такие уникальные существа.
Я смеюсь вместе с ними — над тем, как много времени я потерял, прежде чем понять.
Какое-то время я стою на краю поляны, рассматривая цветы под ногами. Они все понимают. Они хотят умереть под тяжестью моих шагов.
Я иду прямиком к дереву, широко раскинув руки в стороны — смотрите на меня! Я понял. Тени объяснили мне.
Тени перешептываются, их голоса органично переплетаются с твоими мыслями. Они говорят, что уверены — тебе достанет смелости сунуться в пасть лесного хозяина. Голос твоего отца возражает им с сомнением, говорит, что ты трус. Рассказывает, как тебе, придурку, полудохлая косуля однажды ногу сломала. Тени спорят с ним, не соглашаются. Они знают, на что ты способен. Говорят, что для тебя это раз плюнуть, тебя ничто не остановит.
Меня ничто не остановит.
Нет, сэр. Ты что-то спрашиваешь, но теперь у меня один ответ на все твои вопросы. Я говорю тебе — нет.
Ты проспорил — я не трус. Теперь тебе придется засунут в рот дуло собственного ружья. Пари есть пари. Меня ничто не остановит.
Я подхожу к дереву с лицом и, прежде чем влезть к нему в пасть, обнимаю его. Оно знает. Я знаю. Знание — наша сила.
Дерево действительно понимает тебя, так как , засунув голову в ощеренное зубьями дупло ты находишь там книгу. Черный фолиант. Когда ты касаешься ее, все вокруг замирает до звенящей тишины. Ты как будто нашел сердце этого мира.
Никогда раньше я не был так счастлив. Спасибо, спасибо, спасибо — что или кто не забросило меня сюда, спасибо! Больше не будет ничего лишнего. Двумя руками я извлекаю книгу и прижимаю ее к себе — это самое дорогое, что я мог встретить.
Я сажусь на цветочный ковер под деревом и открываю фолиант.
На обложке значится название: Codex Umbra
Знакомая тебе латынь.
Погрузившись в чтение, ты узнаешь, что миром, в котором ты оказался, должен править Маг. Мир этот должен все время питаться болью и страданиями, а так же смертями — и Маг решает сам, кого приносить в жертву. Взамен Маг получает необыкновенное могущество и власть над Миром, ему открываются тайные знания и повинуются тени.
Взглянув на окружающих тебя созданий, ты понимаешь, что ты им нравишься. Они хотят тебя.
Все тайны теней — в одном месте, на страницах прямо передо мной. Читая, я забываю о времени, о прошлом, будущем и даже настоящем. Ничто не способно отвлечь меня от познания истины.
Раскрытая книга остается лежать передо мной, когда последняя фраза дочитана. Теперь она — моя.
И этот мир — мой.
И тени — мои, а я — их.
— Я — ваш Маг, — говорю я, поднимаясь на ноги и раскидывая руки в стороны.
Что, если они обманут меня?
Нет, сэр — я уже ответил на все твои вопросы. Нет.
— Я — ваш Маг. Другого не будет.
Раз уж ты прочитал всю книгу — а это заняло какое то время, то так же ты знаешь и о следующем:
— Будущие владения твои обширны — простираются от моря до моря, а дальше целые архипелаги островов. Есть подземный мир. Есть небольшие миры внутри этого мира. А есть и города, расположенные в небе.
— К тебя будет много подданных и многие из них разумны.
— Ты получить огромную власть: сможешь мгновенно перемещаться между мирами, твоим и тем, из которого ты пришел.
— Попасть в твой мир можно через дверь, к которой есть два ключа. Один — находится у Мага, второй — всегда валяется где-то в мире, и Маг не может знать где, пока его кто-то не найдет.
— Сейчас ты не можешь быть Магом. У этого мира есть Маг. Но его нужно убить. Сделать это можно только если кто-то уничтожит его Кодекс Умбра. Но тот, кто его уничтожит — умрет. Так что тебе придется действовать чужим руками. Как только старый Маг погибнет, ты станешь новым и получишь свой собственный Кодекс Умбра, который, уж конечно, запрячешь получше.
Тени шепчут, что вожделеют этого. Но тебе предстоит работа, если ты хочешь этой власти.
Уничтожить эту книгу? Как можно? Разочарование, гнев — даже ярость, боль, злость и обида — слишком много эмоций, чтобы чувствовать их одним сердцем. Я хватаюсь за грудь в попытке понять, что происходит внутри — и нащупываю свой уже потрепанный блокнот.
Конечно! Вот настоящий кодекс. Я писал его все это время, с самого начала. Я закончу его — он будет гораздо лучше, подробнее и точнее. И я спрячу его лучше.
Но мне нужны люди. Человек, хотя бы один — хотя бы его руки. Вспомнив следы на дороге, я бросаюсь туда, чтобы они привели меня к цели.
Пока ты читал, успело стемнеть, однако ты как будто стал лучше видеть в темноте. Дорога, по которой шли люди, ведет вглубь осеннего леса. Между деревьев появляются светляки, крупные и кружащиеся столбами.
Ты доходишь до шахматного поля, выложенного розовым и белым мрамором — оно лежит среди деревьев по левую сторону от дороги. Здесь недавно кто-то умер — от него осталась горстка пепла, над которой тени сейчас закружили радостный хоровод. Это место некогда окружала охраняла шахматная фигура — Механический Епископ. Его жалкие останки сейчас лежат, разбитые на одной из шахматных клеток. Посреди площадки стоит статуя мужчины во фраке — без головы. Теперь-то ты знаешь кто он.
Механический Епископ. Несчастное существо. Как можно было допустить, чтобы его уничтожили? Этому месту определенно нужен новый хозяин. Подобрав камень побольше, я пытаюсь разбить безголовую статую.
Камень отскакивает от статуи, не причиняя ей вреда. Все-таки хозяин тут еще он. Он сам отбил себе голову, чтобы остаться неузнанным. Однако скоро этому придет конец.
Еще никогда я не ощущал так много гнева, а ведь это может мне помешать. Нужно успокоиться. Вернуть себе исключительную ясность мышления. С этой целью я иду к вьющимся в хороводе теням, сажусь на землю и запускаю руки в пепел. Этот человек, кто бы он ни был, не смог играть по правилам и проиграл.
Опомнившись, я достаю из кармана блокнот и записываю в свой кодекс все новое, что увидел. В темноте я не замечаю, как пепел с моих рук размазывается по страницам.
Тени подсказывают тебе, что по дороге кто-то идет. Пока ты отступаешь в лес, видишь как мимо проходят группа этнограф-русский-фокусник, в то время как есть и отстающий. Румынский офицер. Они отлично подходят для того, чтобы попробовать уничтожить Кодекс Умбра чужими руками.
Поскольку для тебя это будет совершенно новый манипулятивный эксперимент и ты не уверен в его успешном завершении, ты выжидаешь, пока пройдет основная группа, чтобы поговорить с лейтенантом вдали от посторонних глаз.
Отставший Микулэ — отличная мишень для того, чтобы я поразил наконец вожделенную цель. Он уже действовал в моих интересах прежде, у ручья. Я могу на него рассчитывать.
Выждав, пока он отстанет еще больше, чтобы никто не мог помешать нам, я выхожу на дорогу, преграждая ему путь.
Я не веду Микулэ к припасам, как обещаю — признаться, я даже не помню, где их оставил. Это перестало быть важным. Мне нужно лишь увести его от дороги, чтобы никто не услышал шума.
Судя по звукам в близлежащих кустах, румын следует за тобой.
Пока ты идешь по лесу среди деревьев, не смотря на ночь, ты прекрасно видишь все вокруг — и не спотыкаешься. Тени шепчут, что маг у портала, а ты близко. Дверь уже выпустила троих, если поторопишься, то у тебя будет из кого выбирать на должность героя, который уничтожит Кодекс Умбра. У двери сейчас четверо. Если те двое, что идут с тобой, струсят, то может решится кто-то из них. Дни Мага, владеющего этим местом, сочтены. Он тоже чувствует, что за ним идет охотник. Чувствует, что всевидящее око, нарисованное кровью, ищет его.
Тени указываю тебе дорогу, и на седой траве ты видишь алые бусины крови — кто-то шел по этим колючим цветам босиком, и оставил здесь немного себя.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не упасть в эти цветы ничком и дышать их ароматом. Или хотя бы сорвать цветок с каплями крови — один единственный, для гербария, для нового кодекса.
Но эти люди, они все еще нужны мне, и один из них слишком подозрителен.
Нельзя так рисковать.
Я еще вернусь сюда. Я еще соберу столько крови, сколько понадобится всем цветам этого мира.
Ты чувствуешь, как записная книжка у тебя за пазухой, потяжелела, обретая форму фолианта. Тени послушными питомцами расстелились у твоих ног, монструозно удлинняя твою собственную.
Тебе придется приводить сюда людей и тоже играть с ними. Но эти жертвы — те, кто стоят перед тобой, не твои.
Волею случая они выиграли в этой игре. Ты сможешь забрать ключ только когда они уйдут. Второй ключ уже лежит где-то в лесах твоего мирка, ожидая нового счастливчика.
Даже не движением пальцем — всего лишь усилием мысли я отправляю тени заняться телом Даниэля Диаса. Его могила навсегда останется здесь, и не раз будет разорена и разграблена. Роль жертвы по праву его и после смерти.
Священник исчезает в слепящем свете последним, над твоим миром разливается рассвет. Ты снимаешь ключ, запирая за гостями дверь. Твои новые владения и подданные ждут тебя.
Тебе предстоит сделать много, прежде чем пригласить своих новых знакомых вновь.