«Ибо когда мы были у вас, то завещевали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь.
Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся.»
(2-е Фессалоникийцам 3:10-12)
Если заглянуть в твою Liber officiorum, можно убедиться, что ты вряд ли получишь в ближайшем обозримом будущем звание «Работник года». Твоя карьера как обычно состоит из сплошных падений, без единого взлета. Первые два месяца в Легионе Бельфегора, возможно, и впрямь заслуживают порицаний в твой адрес. Тогда ты изучал границы своей сомнительной свободы и убеждался в том, что подписал себя на заточение в вечности, заполненное одной лишь работой да грудой обязанностей. Из Круга Лени тебя изгнали за систематическое вранье, попытки скрывать записи в своей Книге, и, в конце концов, за утерю целой дюжины Книг о подопечных, где были расписаны их кармические узлы, биографии и необходимые влияния (твои даты и время были обведены очень жирно — вероятно, канцелярщики уже тогда сомневались в твоих умственных способностях). Книги вскоре нашлись, однако время было потеряно, графики сбились, паника уже поднялась, и тебя попросили убраться.
Три месяца в Легионе Похоти по большей степени были приятными: суккубы и инкубы оказались довольно приятной компанией. Там всегда царила легкая атмосфера бедлама, и твои промахи на фоне прочих стали не такими уж явными. В то время ты мог позволить себе опаздывать на задания, пропускать незначительные пункты расписания и больше времени посвящать поиску информации о собственной смерти. Однако твое знаменательное «везение» и здесь дало о себе знать. Случайным образом ты оказался рядом Княгиней Лилит в момент её тайной беседы с незнакомцем — ты даже не понял с кем, да и не слышал ничего толком — однако это совершенно точно не понравилось владычице похоти. Она ничего тебе не сказала лично, но ты и глазом моргнуть не успел, как оказался выдворенным восвояси.
В Легионе Зависти все начиналось неплохо, первые три месяца к тебе фактически не было нареканий. А потом, будто ты вновь исчерпал свои лимиты удачи: один за одним за считанные недели погибло трое твоих подопечных — и смерти эти не были запланированы. Вины твой никто усмотреть не мог, как ни старался — все это были сторонние влияния, неподвластные силе колеса душ: укус ядовитого паука, сбежавшего из террариума, оборванные строительные леса и террорист-мусульманин в холле супермаркета. Тебя перевели к другому начальнику — подвижному и суетливому Лерайе, который давал тебе задания по сбору сведений о мелких божествах или слежке за работой коллег. Казалось бы, довольно сложно накосячить, когда от тебя требуется просто наблюдать. Но ты и тут сумел отличиться. Последние несколько дней тебе пришлось тайно сопровождать Охозию, исполнителя из круга Гнева, и накануне ты благополучно довел того до Ада после всех работ, и покинул его, убедившись, что ничего стоящего о нем доложить нельзя. И тут раз — он исчезает, вместе со своей Liber officiorum, а ты оказываешься последним, кто его видел.
Асмодей буквально только что расстался с тобой: он подробно и дотошно расспрашивал тебя о каждом твоем шаге. И о каждом его шаге, если уж на то пошло. Вы даже прошвырнулись по последним местам, где Охозия выполнял задания. И хоть Асмодей ни словом не упрекнул тебя за все эти часы, что он вынужден был потратить на следствие, с самого начала было ясно, что дни твои в Круге Зависти сочтены.
Так оно и вышло, Асмодей попросил тебя в последний раз показать Liber officiorum своим канцелярщикам и сообщил, что сразу после этого тебе следует отправиться в Атриум. И вот, ты бредешь по длинному коридору, минуя уже бывших коллег, справедливо предполагая, что сейчас тебя ждет очередная встреча с Велиалом. Ты бы мог перенестись туда в единый миг, однако если не спешить, то удастся пропустить выслушивание тирады, состоящей из перечня твоих промахов и неудач, которую Асмодей непременно выдаст Велиалу, чтобы объяснить, почему дальше так продолжаться не может.
Коридоры в царствии Асмодея интимно затемнены, а камень стен и потолка отдает зеленым. Все стены испещрены окнами разных форм и размеров — через них можно наблюдать за жизнью людей, не оставляя их без надзора ни днем ни ночью. Многие демоны торчат у оконных проемов — кучками, парами или по одному, созерцая удовольствия, не доступные их чувствам. Мельком ты видишь за витринным полотном девочку, которую привели в парикмахерскую, чтобы там ей обрезали слишком красивые по материнскому мнению волосы. В другом за тонкими занавесками мальчик звонит в полицию и жалуется на приставания отчима — это ложь, и маленький бес сидит на его загривке, присосавшись к затылку, питая жгучую ревность ребенка. Тебе знакомы некоторые персонажи, потому что здесь у всех принято проводить свободны час за изучением перипетий этих судеб — если ты не видел их сам, то мог слышать болтовню. Самая большая толпа гудящих зрителей собралась у «экрана», за которым грешник на пару с братом убивает бывшую любовницу и её мать, прельстившись дорогой техникой и украшениями.
Засмотревшись на них, ты налетаешь на появившуюся будто из ниоткуда помеху.
Это канцелярщик — кажется, ты его видел всего пару минут назад, когда показывал записи своей книги для учета. Он парит в воздухе на маленьких изорванных крылышках, руки и ноги чересчур длинные для крошечного тела, а лицо сплюснуто, как у мопса. Черные глаза-маслины почти не отражают света и выглядят мертвыми. Он держит в руках учетный документ и выглядит обеспокоенным.
— Андрас, правильно? — спрашивает он слишком низким для такого облика голосом, загораживая тебе путь. — Мне очень жаль, что приходится вас задерживать, но у нас возникло несколько вопросов.
Раньше я часто думал о том, что где-то здесь когда-то было и мое окно. Кто-то часами наблюдал за моей жизнью и, скорее всего, умирал от скуки, проклиная судьбу или босса за то, какой идиот ему достался. Потом я пытался найти за окнами кого-то из своих знакомых. Спрашиваешь, нашел ли? Как будто ты сам не помнишь. Конечно, не нашел. Я и с самого начала не рассчитывал на успех. Вся наша семья поняла, что упорство — не про меня, еще в то время, когда я учился в первом классе.
Но это все раньше.
Теперь я думаю о том, что мне не повезло с самого начала, и тут, как всегда, была права моя бабушка. Помнишь, Мэт, она частенько говорила: «Будь проклят тот час, когда твоя мать встретила твоего отца!» и обычно громко захлопывала кастрюлю крышкой в конце фразы — так, что в ушах гремело. Неизменная приправа для каждого ее блюда — это проклятие. Как в воду глядела, а? Самое крупное невезение, говорю же! Если бы не он, мой папаша, поболтался бы где-нибудь на дыбе за свои мелкие пакости и отправился бы почивать на лаврах. По крупному-то я нигде не успел, вовремя остановили…
Я никогда не отличался скоростью реакции. Вот и сейчас умудрился сделать два шага вперед, обходя канцелярщика и бормоча извинения, прежде чем понял, что Андрас — это я. Казалось бы, за полгода можно было бы и привыкнуть, а, Мэт?
— Правильно, — ответил я, отрицательно помотав головой. И шмыгнул носом — короткое дергающееся движение, нервный тик, которого у меня просто не могло здесь быть. Я зачем-то повторял его сам, как будто пытаясь выдавать себя нового за себя старого, того самого Маттиаса, болвана-Мэта, внутренние диалоги с которым после смены имени стали походить на шизофрению.
Мне совсем не жаль, братишка, что ты меня задержал, но я скорчу недовольную гримасу. Или не стоит, а то вздумаешь быть покороче? Поздно, уже скорчил.
— Что за вопросы? — и я громко сглотнул, чтобы очередное «братишка» не вырвалось наружу.
— Мы тут просмотрели ваши бумаги… — бес умудряется деловито пошуршать своим свитком так, будто их несколько. — Это насчет вашего свободного часа.
Он бросает быстрый взгляд на толпу поглощенных кровавой расправой зрителей и вновь упирается немигающими глазами в тебя.
— Вы посещаете нью-йоркский бар «Точка» уже месяц изо дня в день и проводите там как минимум 10-15 минут. Что вы ищете в этом месте?
По шпионскому опыту работы у Асмодея ты точно знаешь, что ничего противозаконного ты не делаешь. И раз они спрашивают напрямую, значит уже наблюдали за тобой какое-то время и, возможно, решили поставить точку в этом вопросе. В первую очередь их в таких делах беспокоит, не пытаешься ли ты вмешиваться в какие-то свои дела из смертной жизни. Или не нарушаешь ли здешние порядки каким-нибудь иным способом.
А что ты думал, Мэт? Пока ты следишь за другими, за тобой тоже следят.
— Просто хожу туда, смотрю, — я удержался, чтобы не пожать плечами — жест, выдающий всех врунов. — Не знал, куда себя деть, и из-за растерянности стал ходить в одно и то же место. Наблюдаю за людьми, как им еда. Когда у меня будет свободный день, закажу там яичницу и пирог, а вечером трахну их официантку.
Я похабно ухмыльнулся, а потом как будто устыдился своих слов и пробормотал извинения, скорчив излишне серьезное лицо.
Во вранье ты натренировался, Мэт. А что если они читают мысли? Да, согласен, вроде как не должны, раз заставляют нас следить друг за другом… Но если вдруг?
Хотя про официантку я не врал. Она любит, когда ее приглашают вместе выпить кофе, если мало клиентов, и всегда пьет горячий шоколад. а у меня для нее будет сразу два десерта.
Твои слова про официантку и последующие извинения оставляют беса равнодушным. Впрочем, как и все остальное. Его рука, в которой зажато занесенное для записи перо, остается недвижимой над свитком. Если бы он не качался в воздухе, трепеща обрывками крыльев, можно было бы подумать, что он и вовсе застыл. Очевидно, записывать этот ответ он не будет.
Он снова смотрит на сборище демонов, и, наконец, произносит чуть тише:
— Андрас.
Пауза, которая в Канцелярии обычно свидетельствует о том, что терпение здешних работников небезгранично и тебе лучше поторопиться, чтобы дать им возможность заняться следующим делом.
— Откуда ты услышал об это месте?
Рука над свитком начинает заметно подрагивать.
— Э-э-э-э, — не лучший способ тянуть время это мое «эээ», но что поделать. Я сделал вид, что роюсь в памяти. — Не вспомню даже под пытками. Услышал случайно, да и все. Подумал, что там собираются все… ну, местные. Оказалось, что нет. Но я-то туда уже пришел, зачем уходить?
Я, конечно, примерно помню, где это было, но я-то сам не прилагал никаких усилий, чтобы что-то подслушать. Не затыкать же было уши. Да и понял я мало что, только что место это важное и необычное, и быть замешанным в том, что там произойдет, — нереально круто и может сулить большое повышение. Много у меня шансов получить повышение, Мэт, кроме этого? Ни одного, я думаю. Круглый абсолютный ноль.
— Давайте…- демон запинается, будто раздумывая.- Давайте найдем эту запись в вашей Книге. Для ясности.
Он опускает свиток, и в облике его сквозит нетерпение.
Ты действительно примерно помнишь, на какой странице можно найти запись об этом. По сути ничего вызывающего подозрения там нет. «Присутствовал при разговоре Лорда Вельзевула и Савеи.» Тут уж если кому и задавать вопросы, то Савее и этому новоявленному Лорду. Точно так же ты когда-то поприсутствовал при разговоре Лилит — но почему-то запись с ней в книге не отобразилась. Может, дело в том, насколько далеко стоишь?
Савею ты знаешь, как демона из Круга Алчности. О нем часто судачат во всех Легионах, где тебе доводилось работать. Он, как и ты, ищет способ искупить какие-то свои пригрешения, и его рвение в этом нередко ставится в пример начальством. Что конкретно он натворил никто толком не знает — кто-то твердит о попытках поменять судьбу своего подопечного, кто-то утверждает, что он немыслимо оскорбил самого Велиала, а кто-то заверяет, что он имеет отношение к зарождению практики Гоэтии. Но если бы последнее было правдой, его бы наверняка уже отправили в Шеол.
Бес снова пытается оглянуться. Он приближается к тебе, и, кажется, будь у тебя эта книга в руках, уже давно бы её выхватил — его пальцы подрагивают всё сильнее.
— Я только сделаю у себя пометку и сразу же оставлю вас в покое.
— Я не уверен, что это хорошая идея, — я машу руками, и пальцы подрагивают, точно как у канцелярщика. У него есть все основания заподозрить, что я передразниваю его, хотя это вышло случайно. — Там столько всего, а я очень спешу. Нельзя, чтобы меня так долго ждали.
Вроде бы они раньше так себя не вели, а, Мэт? Такое нетерпение у рядового бюрократа — где это видано. Вот еще и оглянулся снова, как будто ворует мелочь из папашиного кармана.
— Приходи потом. Или пошли вместе к Князю, — я киваю туда, где меня предположительно ждет Велиал. — Там и почитаешь.
Бес сначала отрицательно мотает головой. А потом утвердительно.
— Потом, — наконец, соглашается он, отступая неожиданно легко.
Не сказав ничего больше, он резким виражом огибает тебя и исчезает у тебя за спиной. Ты знаешь, что если кто-либо из вашей братии исчез из поля зрения, значит он уже может быть где угодно.
Ты вновь остаешься один на один со своими проблемами.
Не совсем понимая, что это на меня нашло и с каких пор я сам себе такой враг, что отвергаю спасительные задерживающие меня обстоятельства, я плетусь дальше к пункту назначения.
По дороге я заглядываю в свою книгу, чтобы, во-первых, посмотреть, как отразилась там эта встреча, а во-вторых, чтобы еще раз посмотреть, что именно там написано про «Точку».
Записи о кафе уже больше месяца и тебе приходится полистать книгу, чтобы найти её. В тот день ты вёл наблюдение за работой Бафомета, демона из Круга Чревоугодия. Он работал в пыточных и руководил деятельностью целых стай бесов, поэтому весь твой день прошел в передвижениях по Аду, в соответствии с выданным тебе графиком:
«<...> Провел два часа в Болотных Кузницах, наблюдая за Бафометом.
Разговор с гастатом №135786 Легиона Алчности в Болотных Кузницах. (Это курьер передавал тебе сведения об уточнении графика работы у объекта наблюдения.)
Провел 20 минут на Тропе Шипов, наблюдая за Бафометом.
Провел 50 минут в Зале Крови, наблюдая за Бафометом.
Искал Бафомета в Зале Крови 10 минут.
Разговор с велитом №23678 Легиона Чревоугодия в Доме Тления.
Искал Бафомета 10 минут в Лесу Тления.
Разговор с велитом №43765 Легиона Чревоугодия в Черных Долинах.
Искал Бафомета 20 минут в Черных Долинах.
Присутствовал при разговоре Лорда Вельзевула и Савеи 10 минут у Врат Круга Чревоугодия.
Разговор с велитом №2376 Легиона Чревоугодия у Врат Круга Чревоугодия.
Провел 40 минут в Яме, наблюдая за Бафометом.<...>»
Да, тот день выдался беспокойным. Бафомет, некогда языческое божество, а нынче демон с черной козлиной головой, вызвал у тебя много вопросов. Начиная с этого исчезновения, никак не отраженного в выданном тебе графике, заканчивая подозрениями, будто он тебя тоже прекрасно видел и будто специально прятался. Но все эти метания по иссушенным и гниющим пейзажам Круга Чревоугодия принесли тебе неожиданный подарок.
Ты влез на огромную кучу мусора, коих у Врат Чревоугодия, имелось в изобилии, и отмахивался там от насекомых, обозревая местность и выглядывая неуловимого демона, как вдруг заслышал рядом внизу голоса. Там в воронке из мух сидел, скрестив ноги, ребенок — довольно редкий облик в здешний краях, а перед ним стоял высокий, облаченный в строгий костюм демон с зализанными волосами (такое облачение позволяло его с большой долей вероятностьи отнести к Легиону Алчности).
Ты собирался по-тихому слинять, чтобы никто из этих двоих — явно высших демонов — не понял, в каком затруднительном ты сейчас положении, но слух твой зацепился за фразу «… грядут события, которые сотрясут мир живых и мир мертвых, которые наплодят бед и родят чудеса: Сион падет, а Вавилон погрузится во тьму…». Звучало это достаточно грозно и жутко. Говорил мальчик — странно дребезжащим голосом, а высокий демон слушал, и глаза его горели. Ты затаился, ловя каждое слово, уверенный, что стал свидетелем разговора, не предназначавшегося для посторонних ушей. Мухи, будто чуя твои преступные намерения, лезли в лицо и жужжали в капюшоне, так что кое-что ты мог пропустить.
«… Началом Начал стало Яблоко и Женщина, и Началом Конца будут они же. В городе Большого Яблока женщина даст мужчине вкусить запретный плод, так Жизнь убьет Смерть, и начнется великий ритуал, все ключи которого там же — в питейном месте. »
Далее демон довольно тихо переспросил, и ты услышал довольно четкий ответ:
«Бруклин. Бар «Точка». 10:20…»
На этом месте в ухо тебе зашипел бес-велит, сообщающий, что слышал, будто ты искал Бафомета и готов помочь, а ты благополучно пропустил нужную дату. К сожалению, твоя Liber officiorum не записала этот диалог во всех подробностях — это бы значительно облегчило тебе жизнь. Не пришлось бы тратить свой свободный час на то, чтобы каждое утро торчать там, ожидая судьбоносных событий. Но зато, благодаря ей, ты понял, чью беседу подслушал.
Когда ты, наконец, открываешь последнюю страницу, где можно почитать события твоего сегодняшнего неудачного дня, твоя Книга подводит тебя и на этот раз. Встреча с канцелярщиком удивительным образом не отображается в последней строке — хоть ты захлопываешь и открываешь свою книгу несколько раз. В итоге, ты добиваешься только новой записи после «Шел по Коридору Окон №16 10 минут» — «Читал Liber officiorum 10 минут».
Пока я искал в Книге место с упоминанием подслушанного разговора, мне в голову несколько раз приходила мысль как-нибудь склеить нужные страницы. В жизни такие трюки прокатывали, но вот здесь это могло означать более серьезное преступление, попытка скрыть что-то важное и бла-бла…
Найдя же нужное место, я подумал, что не так уж странно, что я точно не помнил, что там написано. Потому что там практически ничего не было. Даже названия той забегаловки с «шоколадной» официанткой. Найти, от кого я слышал про «Точку», никто не смог бы.
Может, это предлог, и он искал что-то другое? Я начал вспоминать, что еще я мог натворить в последнее время, но ничего не приходило на ум. Конечно, я не раз проводил такие же бессмысленные и неудачные дни, как те гонки за Бафометом, но это здесь обычно карают за умысел, а у меня давно нет никакого умысла, кроме желания не впутываться в еще более крупные неприятности…
Тот факт, что встреча с канцелярщиком не отразилась в Книге, еще сильнее убеждает меня в мысли, что за мной идет какая-то слежка.
Сказать Велиалу или изобразить из себя дурачка, а, Мэт?
Так ничего не решив и, похоже, толком не поняв, я прихожу туда, где меня ждут.
Если, конечно, снова ни на кого не налетаю. В задумчивом состоянии я почти слепну 🙂
Коридор выводит тебя в Атриум, где оживление достигает своего пика: туда-сюда носятся бесы, разносящие послания, демоны передвигаются из одного коридора в другой или беседуют, расположившись на скамьях, расставленных по периметру и утопленных в зеленом полумраке. Ввысь вздымаются стены, усеянные закрытыми оконными проемами, а самый центр обозначен бледным столбом света, обнажающим мозаику с сюжетами мытарств на полу. В этом пятне света ты и видишь Асмодея и Велиала.
Асмодей, худощавый, жилистый, с бородой и волосами, завитыми в колечки, одет на ассирийский манер. Он активно жестикулирует, махая руками, и качает головой — его довольно легко вообразить естественным обитателем восточного базара. Велиал же недвижим, внимает ему с непроницаемым лицом и изредка кивает. Как всегда вид у него лощеный, и многие демоны, торчащие здесь и формально относящиеся к Легиону Зависти, из подражания ему также облачены в деловые костюмы.
То, что Велиал заведует вопросами иерархии, дает ему в глазах местных едва ли не больше власти, чем у Люцифера — потому не удивительно, что многие так угодничают. От него зависит, куда тебя пристроят, и какова будет твоя карьера. Именно по этой причине ты и встречаешься с ним снова и снова, а вовсе не потому, что именно он некогда имел несчастье породить тебя.
Когда до них остается с десяток шагов, некий стрекочущий снаряд бьет тебя в грудь, вынуждая остановится. На твоей толстовке повисает саранча размером с добрую ладонь, ее зазубренными ногами, кажется, можно пилить кости. Велиал на тебя все еще не смотрит, а из-за общего гула ты все еще не слышишь, о чем именно они говорят — впрочем, ты это и так знаешь.
Приближаясь в вылизанным приспешникам Велиала, я чувствую себя оборванцем из плохого района. И почему они тут такие замороченные на внешнем виде и шмотках, если ни у кого из нас нет этого, как там написано… физического тела (из-за желания подсмотреть в Книгу она появляется у меня в руках, но я тут же "прячу" ее обратно). Видно, сам Бог заморочен на моде. Божественная фигня же в нас есть, если верить всему, что пишут. Да я бы и сам не отказался от новенького модного худи.
Смешно, но даже убедившись в существовании того света, я все равно говорю обо всех этих вещах со словом "если".
Что ж ты не смеешься, если смешно, Мэт?
Все эти мысли о моде заставили меня нервно поправлять шнурки капюшона, обтягивать рукава и проверять, нет ли мусора в карманах. Как раз когда я потянулся подкрутить завод часов, ко мне на живот уселась какая-то тварь — и я тут же двинул ей прямо в бочину, подскочив на месте. Надеюсь, я не заоорал. И еще надеюсь, что это не кто-то из местных. Я успел повидать их в разных формах, одна уродливей другой. Если что, сам виноват — не на живот же садится.
Саранча отлетает в сторону, несколько смятая и деформированная, но тут же переплавляется в свой изначальный облик и одним прыжком исчезает в темноте.
Большие боссы, кажется, закончили. Асмодей дружески хлопает Велиала по плечам — у Князя Алчности вид, явно свидетельствующий о том, что жест этот он не оценил. И, наконец, твой злополучный отец поворачивается к тебе. Шум вокруг плавно утихает до звенящей тишины. Пристальный бесстрастный взгляд соединяет вас, тьма вокруг тебя сгущается, формируя длинный коридор и вызывая головокружение, зеленые отсветы сменяются синими, и вдруг ты видишь, что уже сидишь в черном офисном кресле, которое пригвоздило тебя намертво в столу, на котором в безупречном порядке разложены черная папка, стойка с карточками и серебряная ручка.
Велиал возвышается над столом, глядя на тебя сверху вниз и все еще ничего не говоря.
Черный костюм с аккуратным узлом галстука подогнан под него идеально, так же, как и окружающий вас интерьер полутемного офиса. Все здесь является его естественным продолжением, о чем свидетельствует совершенная симметрия обстановки, леденящий холод хромированных поверхностей и обсессивная четкость линий. Сказать, что ты здесь неуместный элемент — это ничего не сказать.
Я беру на заметку, что моего великого папашу раздражаю не только я, но даже такие шишки, как Асмодей, но никак не успеваю это для себя объяснить — он уже смотрит на меня. Конечно, не рад, но на этот раз не только это…
Может ли мне болеть голова? Кажется, что болит, но наверное я сам выдумываю это по привычке. Даже если бы не этот "обморок", голова в таком месте разболелась бы сразу, без базара. Кто бы знал, что на том свете все так серьезно и скучно? Я все еще смотрю на Велиала, не в силах отвести взгляд. Каждый раз, когда наши глаза встречаются, я испытываю благоговение и злость. Почти ненависть. Но очень почтительную. Почти любовь.
— Я не опоздал? — я бы глянул сейчас на часы, мой обычный полуосознанный жест, но что-то не хочется дергаться.
Дорога нам в Шеол, Мэт. Точно тебе говорю.
Когда смотришь в глаза демону — это не то, что человеку. Всегда есть ощущение, будто чего-то не хватает. Какая-то подсознательная уверенность, что он ненастоящий. Но как только он заговаривает, это ощущение почти рассеивается.
— На данный момент у меня нет на тебя времени, Андрас, — наконец, произносит Велиал и совершает жест, который ты себе не позволил — смотрит на часы. Голос у него ровный и приятный — ты слышал, что он фактически никогда и никому не является в уродливых обличьях.
— Но я не могу оставить тебя без занятия. Отдых — для тех, кто его заработал, — к тебе резким рывком пододвигаются стойка с карточками и ручка. — Обычно этим занимается Савея — в свое свободное время. Это поздравительные открытки к Рождеству. Я предпочитаю готовить их заранее. Надеюсь, с этим ты справишься.
Ты невольно опускаешь взгляд на стойку, а когда поднимаешь глаза, видишь, что остался один. Свет над столом становится ярче, тени вокруг плотнее — в них временами слышится шелест и стрекот. Ощущение, что сотни глаз наблюдают за тобой, переполняют тебя.
Это его его уточнение "на данный момент" было совершенно лишним.
Зато у меня целая вечность, и "на данный момент" мне придется заполнять ее открытками для кого-то, кого я совершенно не знаю.
Я подтягиваю поближе стойку с карточками, и она скрежещет по столу. С каким-то внутренним удовлетворением я думаю о том, что, возможно, на этом идеальном столе останутся царапины.
Открытки к рождеству. Слышал, Мэт? К рождеству! Если бы тебя раньше спросили, что делают демоны с рождественскими открытками, что бы ты ответил? Я бы сказал, что вытирают задницу, но теперь-то мы знаем, что они этим не занимаются. Им это ни к чему.
Они подписывают их дорогими серебряными ручками — вот такими, Мэт, смотри! Я такую мог получить, только если бы украл, и потом отсидел бы за нее лет десять, потому что она явно стоит дороже некоторых тачек.
Я верчу в пальцах ручку и, конечно же, роняю ее на пол.
Есть какое-то удовлетворение в том, чтобы навести бардак в этой комнате.
Не спеша поднимать ручку, я открываю черную папку.
Открыв папку, ты видишь, что это твоя собственная Liber Officiorum — если для тебя это книга всей жизни, то для Велиала — всего лишь личное дело. Перед тобой открыта страница с твоим местом в иерархии, обязанностями и текущим местоположением. Везде одни вопросительные знаки, кроме одного — ты на аудиенции у Князя, которого на данный момент рядом нет.
Отведя глаза от папки, ты видишь, что ручка снова лежит на столе — в своем изначальном положении.
В стойке с карточками открытки скреплены с фотографиями.
Все открытки черно-белые, на них заснеженные городские пейзажи и каллиграфическое поздравление с Рождеством. Насколько ты помнишь, на дворе нынче только начало октября.
На первой фотографии молодая женщина — темные волосы, дорогая стрижка, офисный костюм. По взгляду чувствуется — юная акула и карьеристка. На обороте написано от руки: "Арте Ровена, 22. Албания, Влёра. Стажируется, адвокат. Написать на латыни. Пожелания — о работе."
На второй мужчина: большая копна кудрявых волос, огромные черные очки, цветастая рубашка — явно от "кутюр", в открытом вороте болтается изящный длинный крестик. Он обаятельно улыбается и явно рисуется для фото. На обороте: "Баттиста Адриано, 29. Италия, Рим. Незримая Коллегия, внук Лоренцо Баттиста. Поздравить с открытием студии танцев. Пожелания — о продолжении взаимного сотрудничества. Оставить место для нескольких строк. "
На третьей одна открытка и сразу две карточки. На одной — русоволосая девочка с короткими волосами в футболке рок-группы. В руках — веера из открыток. Она улыбается, но улыбка слишком взрослая и сдержанная для ребенка. На обороте "Барра Изольда, 11. Ирландия, Дублин. Ученица. Пожелание — здоровье, передать привет брату, пообещать встречу в январе. (сверить график)". На второй фото — молодой мужчина со щетиной и неформально выбритыми висками. Серые прищуренные глаза, рука, которая держит сигарету у рта, растатуирована черным и зеленым. На обороте: "Барра Бэрр, 26. Ирландия, Дублин. Не желает общаться. "
Всего открыток — штук 60, все расположены в алфавитном порядке.
Покопавшись дальше, ты обнаруживаешь собственную фотографию. Она без открытки. На фото ты в последний год своей жизни — сидишь в какой-то забегаловке серым утром и пялишься в окно, вид, как всегда, потерянный. Тени под глазами, волосы взъерошены, на рукаве толстовки какое-то пятно. Ты понятия не имеешь, кто тебя фотографировал. На обороте: "Керн Маттиас, 23. Бетлехем, Пенсильвания, США. Мать против." Весь задник открытки перечеркнут красным.
— Чертовы фокусы, — бурчу я, когда ручка оказывается рядом, и тут же снова сталкиваю ее локтем. Вот я вообще не нарочно, Мэт, честно. Но поднимать не буду, я же сказал.
— Где мы с тобой, а где латынь, Мэт, а? — мой внутренний диалог вырывается наружу. Такое иногда случается, когда все идет совсем наперекосяк. — Я вроде не указывал ничего такого в резюме.
Я верчу в руках фотографию женщины, подозревая, что эти поздравления не принесут ее работе ничего хорошего. Хотя, когда в моих руках оказывается Адриано с его показушной жизнерадостностью, я начинаю думать, что это может быть какая-то шайка Велиала. Может эти послания — тайный код. И тогда, получив открытки, они сотворят какие-нибудь ужасы.
И снова мои предположения рассыпаются в пыль, когда я вытаскиваю фотку девчушки. Такая крошка не может ни на кого работать. И что за скуку я должен им писать, особенно ей? Кто желает ребенку здоровья? Да спиногрызов это меньше всего заботит! Пожелать бы ей приключений и поздравить с победой в конкурсе улыбок, или как там шутят с детьми те, кто умеют разговорить их за две минуты…
О, чувак, а ты знаешь, что делаешь! Сначала я замечаю что-то общее между чертами лица Бэрра и мордашкой предыдущей крошки, и только потом — одинаковую фамилию. Дерьмо, чувак, он доберется до тебя через малышку.
Немного странно, но я не испытываю к ним какого-то сочувствия, хотя и думаю все время, что каждого из них ждут неприятности (кроме, разве что Адриано — у него слишком подоночная внешность, чтобы беды случались с ним, а не вокруг него). Даже малявка-рокерша не пробивает меня на жалость. Все мысли об их судьбе просто фиксируются в голове, как будто я заучиваю какую-то таблицу.
Больше полусотни поздравлений! За всю жизнь не написал и половины. Что ж, простите, ребята, в этом году ваши открытки будут так себе. Если вы их вообще получите. А что, Мэт, хороша была бы шутка написать им что-нибудь веселенькое. Какое-нибудь предсказание. Потом померли бы и первым делом вспомнили дурацкую рождественскую открытку — а вот, ты смотри, там была правда, так все после смерти и случается…
Опа.
Моя собственная рожа на пару секунд отключает мои мозги.
Мэт, у тебя давно нет мозгов, их сожрали черви!
Мать против? Вот же сука! Я что, мог получать открытки от своего чистенького папашки всю свою жизнь? Я, может, тогда поверил бы, что и я могу носить выходной костюм, не заляпав его в первые же пять минут!
А, может, и правильно, у женщины должна быть гордость…
Зато теперь понятно, почему она с ним легла, и почему потом всю жизнь ждала, что я буду совсем другим парнем…
Думаю я могу гордиться, как быстро до меня все дошло, а Мэт? Да иди ты в задницу, "дольше только до жирафа"! С чего мне было думать что эти рожи — моя родня. У них носы маловаты для Керновской породы.
Я снова нахожу и внимательнее рассматриваю фотографии, которые уже держал в руках. Ровена, Адриано, Бэрр, Изольда… Большая семейка. Кажется, мои чувства к Велиалу начинают растекаться по фотографиям, поэтому я поспешно складываю их стопкой, оставив сверху рожу Адриано, и откладываю в сторону, отдельно от всех остальных — оставляю этих ребят напоследок. Если я кого и хочу запомнить, то их вполне достаточно. На остальных надо пялиться поменьше.
Что ж, где-то здесь была ручка. Я наугад вытаскиваю новую пару фото-открытка и приступаю к работе. Быстро у меня точно не получится, так что ближайшие несколько часов я буду занят чистописанием.
Ручка ждет тебя под локтем — хоть рука твоя её не чувствует, с виду она кажется ледяной.
В шелестящей тишине проходит не менее часа — если ты сверяешься по часам. Строки ложатся на открытки знакомыми тебе английскими буквами, но стоит отвести взгляд — почерк меняется, выравнивается, становится не твоим. А текст трансформируется в язык, на котором говорит получатель. Здесь в посмертии все как во времена до Вавилонской Башни: главное мысленный посыл, и вы понимаете друг друга, что бы ни говорили и какие бы азбуки не читали в детстве при жизни.
Если ты смотришь другие фотографии, то можешь убедиться, что фирменный Керновский профиль и впрямь отличает только тебя — да и не встречается там больше никто с пятнами на рукавах. Все выглядят вполне благополучными. Соберись вся эта шайка на общую встречу, ты бы там был белой вороной, как и всегда на семейных торжествах.
Тебе встречаются еще две карточки, перечеркнутые с задней стороны красным. Тем не менее, в отличие от твоего фото, там есть инструкция как и о чем писать.
Твоя открытая Liber Officiorum временами идет рябью, от которой буквы подрагивают и подпрыгивают. Не исключено, что в данный момент где-то идут разбирательства насчет твоей дальнейшей судьбы.
Ты не успеваешь разделаться и с третью карточек, когда стрекот вокруг усиливается. Ручка выскальзывает у тебя из рук, папка переворачивается , а стойка с карточками отъезжает на изначальное место, заметая за собой царапину, которую ты постарался оставить.
Князь Алчности появляется перед тобой в кресле, одергивая пиджак, откидываясь на спинку и сцепляя перед собой руки. Кажется, он таки нашел для тебя пару минут.
Если раньше стол вполне органично выглядел, как твое рабочее место, то теперь понятно, что это все же его стол, а ты сидишь на месте просителя.
— Итак, займемся тобой, — говорит Велиал, будто только что прервал беседу с кем-то ещё, при которой ты тоже присутствовал. — Как ты помнишь, я заведую вопросами устройства на работу всех, кто обслуживает Колесо Душ в Аду. Большинство работников встречаются со мной раз или два в тысячелетие. Но с тобой мы видимся уже четвертый раз за этот год.
Пауза. Тон его не предполагает никакой агрессии, даже раздражения не слышно. Однако почувствовать себя уютно под этим взглядом вряд ли у кого получится.
Очевидно, что сейчас от тебя ожидается какой-то комментарий по поводу сказанного.
Если бы я знал, чем заполнить возникшую паузу, то наверняка что-нибудь ответил бы. Пока мои мысли заняты только сожалением о том, что я не положил в карман ни одну из фотографий. С тем, чтобы менять вокруг себя реальность так же легко, как Велиал или остальные местные обитатели, у меня все еще большие проблемы (а с чем у тебя нет проблем, Мэт?). Поэтому вряд ли в моем кармане возникнут такие же фотки по моему желанию. Но я попробую. Потом.
Что ему сказать? Что я, наверное, не очень умный парень? Что мне всегда не везло? Что я не задерживался ни на одной работе дольше пары месяцев? Что у меня просто мало опыта? Пошутить, что я просто скучаю и ищу с ним встречи любым путем?
— Я не нарочно, как бы… Может, есть еще что-то… попроще.
Сейчас тебя вышвырнут в Шеол, Мэт. Все твое существование — путь по наклонной, и каждая остановка представляет собой местечко в сто раз хуже предыдущего.
— Попроще,- повторяет за тобой Велиал, будто смакуя это слово.
Взгляд его, наконец, оставляет тебя в покое и скользит по столу. Он берет в руки карточки, которые ты отложил в самом начале, перетасовывает их, возвращая алфавитный порядок и ставит их на место. (Возможно тебе показалось, но на фотографии Адриано он как будто на миг задержался и глаза его стали немного другими. Или просто показалось.)
— Согласно принципу Лоуренса Питера,- говорит он, пока занимается этим, — в любой иерархической системе работники поднимаются до уровня своей некомпетентности, при условии, что начинают они с простого и движутся вверх до тех пор, пока не натолкнуться на свой потолок. Если придерживаться такого подхода, система рано или поздно деградирует, ведь никто не станет отказываться от повышений, а трудясь на непосильной должности работник действительной пользы не приносит. Поэтому мы так не работаем. Мы не растрачиваем потенциал ценных кадров на рутинные обязанности канцелярии и прочих отделов. По этой причине Лорд Вельзевул становится Лордом, едва ознакомившись с нашей системой. Или наказанные работники рано или поздно возвращаются к своим изначальным обязанностям.
Судя по всему, он не следит, поспеваешь ты за его монологом или нет.
— И это подводит нас к тебе и твоему "как бы " "попроще", — вне всяких сомнений он тебя передразнивает. — Посмертный осмотр показал, что твое ментальное тело в полном порядке.
Велиал достает из внутреннего кармана пиджака какую-то штуку, смахивающую на монокль, стекло которого радужно отливает, будто мыльный пузырь. Произведя короткий осмотр (от которого немного отдает брезгливостью) тебя через окуляр, он кивает и прячет инструмент на место.
— И за прошедший год это не изменилось. Иными словами, ты не тупица. Первые месяцы работы у Лорда Асмодея показали, что ты, наконец, освоился. У тебя был довольно приличный рейтинг исполняемости заданий, что явно свидетельствует о том, что ты годен для возложенных на тебя трудов. Может быть, мне бы и хотелось связать последующие происшествия с твоей некомпетентностью. Однако твоя Книга, — он стучит пальцем по папке, буквы на которой просто ходят ходуном, — не несет тому никаких подтверждений. И вот я думаю: если все это никак не связано с твой глупостью, нерасторопностью, забывчивостью, рассеянностью, непредприимчивостью… — слова падают на тебя камнями,- так может быть дело в твоем… нежелании работать, как ты думаешь?
Почти всю первую часть речи Велиала я пропускаю мимо ушей. Это происходит рефлекторно — такие разочарованные глубокомысленные рассуждения я слыхал не один раз, и ответ на них никогда не требуется. И, само собой, закончив с теориями, он начинает меня передразнивать, ведь нет лучшего способа подчеркнуть, что любое сказанное мной слово автоматически становится глупостью. Как будто я пользуюсь отдельным словарем.
Словарь Матиаса Керна обеспечит вам полное отсутствие достижений!
Но вот если честно, Мэт, если по совести — то вопрос Велиала про работу куда глупее того, что ему не понравилось в моих словах. Кто хочет работать, чувак? Никто не хочет работать. Если ты хочешь работать — да с тобой же что-то не так! Весь секрет в наказаниях или в зарплате, вот из-за них все и приходится вкалывать. Если нет ни того, ни другого, работа не в кайф (а если прям совсем откровенно, чувак, то даже с разными ништяками работа чаще всего та еще хрень). С наказаниями у вас тут все в порядке, это я уже понял.
Вот только в моем случае все это мало что меняет. Я ничего такого нарочно не делаю. Как-то так полный отстой получается всегда сам по себе. Это типа как родиться с рыжими волосами.
Наконец я понимаю, что нужно что-то ответить, и, остановив внутренний монолог, прерываю затянувшуюся паузу:
— Да я вроде не против работы… Но как-то получается что-то не то, похоже. Всегда что-нибудь случается.
Самое время развести руками, но этот жест обычно бесит всех только больше.
— Что-нибудь не то, — этим уточнением я проваливаю последний шанс что-либо прояснить.
Что-то в окружающей обстановке подсказывает тебе, что твоя невразумительная манера отвечать вызывает неудовольствие Велиала гораздо больше, чем ситуация, в которой вы оказались. Сам он продолжает восседать с фарфоровым недвижимым лицом, но страница твоей книги обнуляется до пергаментной чистоты, а свет как будто немного меркнет.
— Ответь мне на один вопрос, — говорит он. — После смерти у тебя была беседа с Лордом Люцифером. Чем ты руководствовался, когда соглашался прекратить свои перерождения и принимал эту работу?
Ты хорошо помнишь тот день — тот единственный раз, когда ты побывал на той верхотуре, в Доме Лжи. Висящий в воздухе замок с вавилонскими арками, фонтанами и колоннами. Кровавая вода низвергается из ручьев и бассейнов за край острова. Множество открытых террас, галереи, шпили, переходы и мостики, резьба, фрески, мозаика, изысканные восточные кушетки, золотая посуда и украшения. Все это — под алыми, как в диких кошмарных снах, небесами, под самым Шеолом — этим черным солнцем Ада. Клубящаяся давящая дыра в небе — дышащее омерзительное жерло, за которым древняя, невыразимо глубокая бездна ночи.
Люцифер, больше, чем Велиал или Лилит, похожий на падшего ангела, томно сидит на кушетке. Золотые кудри горят на точеных плечах. Длинное изящное тело, как у полубога. Угольные отсветы из-под опущенных ресниц. Над ним, будто паланкин, развернуто красное драконье крыло. Не смотря на негу, которую источает весь его облик — очевидно, что это спокойствие зверя, нашедшего себе здесь покой и отдохновение. За этой безмятежностью таится тысяча звериных оскалов и когти, рвущие плоть.
Он говорит — нежный льющийся голос — и завороженный его красотой, ты едва слышишь:
-… ты получишь свободу от земных страданий, свободу от мытарств, которые будут терзать тебя за грех лени, алчности и чревоугодия, ты освободишься от мук человеческого незнания, ты будешь прощен, а за то станешь служить Колесу Душ, искупишь свою вину работой, и пребудешь с нами в вечности. Ты хочешь этого?
Я проглатываю очевидный ответ: "А кто бы отказался?", потому что воспоминания, нахлынувшие на меня, оказались слишком сильными.
Когда-то меня почти завербовали наемником в армию, я еще в школе учился… Если записываешься еще в школе, потом жалованье платят на сотню баксов больше, я даже разрешение родителей подделал. Прокололся на том, что и подпись папаши тоже нарисовал. Иначе бегать мне по плацу в новенькой форме не по размеру. Еще бы, их реклама — сплошной экшн, прыжки, стрельба, вертолеты, и голос, почти как у Люцифера, обещает кучу пряников… Почти! А я тогда уже сдался! Как я мог устоять, когда потом меня вербовал сам дьявол?
— Я помню, — отвечаю я Велиалу, переключаясь на мысли о том, была ли похожа выдуманная мной подпись на его настоящую, — я согласился.
Как я мог отказаться? А если бы в следующей жизни я родился кем-то еще похуже? Перерождения — это не спасение.
— Ради свободы от земных страданий, — повторяю я слова Люцифера, и мне кажется, что его голос звучит вместо моего, так сильны мои воспоминания. — Ради свободы от мытарств и от грехов.
В жизни я не видал никого более совершенного, чем Лорд.
Как я мог отказаться от капли безупречности, которую он был готов мне даровать?
— Верно,- соглашается Велиал.
Пауза — явно что-то обдумывает. Затем снова откидывается на спинку кресла и, расслабленно покрутившись на нем из стороны в сторону, интересуется:
— Ты страдал, Андрас?
Из-за отсутствия сочувствия в голосе это звучит, как "Ты сдал отчет, Андрас?"
Я даже начинаю было вспоминать… оценивать, сильно страдал или недостаточно. Я даже начинаю чувствовать что-то вроде стыда — ведь мало же страдал, мало! Вот в чем причина бессмысленности твоего существования, Мэт, — мало страдал, плохо страдал, не загонял себе гвозди под ногти. Ну что за бред, а? Что за бред, Мэт?
— Там, — я неопределенно дергаю головой, но и без этого понятно, что "там" — это про настоящую жизнь, — страдать — это как дышать. Никто не проскочит.
Я смотрю на Велиала немного по-новому. Может быть, он ничего не знает о том, как это — жить? У меня-то остались хотя бы "привычки", а он-то чем заполняет здешнюю пустоту?
Работой, вот чем. И тебе бы не помешало.
Да заткнись ты, Мэт.
— Это здесь — страдать, как дышать, — напоминает Велиал безапеляционно.
Прикрыв глаза, он легко качает головой, как будто ты ученик, который никак не догоняет элементарные вещи. Затем он подается вперед, складывает руки на столе, и лицо его меняется. Оно как будто смягчается, становится фактически человеческим — ты уже отвык видеть такую сложную мимику у демонов. Так близко вы еще никогда не оказывались.
— Ты ведь знаешь, что, поскольку твоя мать не захотела тебя окрестить, мы почти ничего о тебе не знаем. Можно только гадать о том, как ты жил и что вынес.
В это сложно поверить, но в его голосе и правда слышится подлинное участие.
— Жизнь в пенсильванской глубинке — это не то, о чем мечтает каждый мальчик, растущий под присмотром одинокой женщины. И ты так и не сумел оттуда выбраться. Твое разочарование естественно. Ты мог бы сейчас сказать, что было для тебя тяжелее всего? Что из пережитого было самым мучительным?
Он говорит, а у меня в голове, как надоедливый звонок будильника, повторяются раз за разом его слова: "Здесь — страдать, как дышать, здесь — страдать, как дышать". Ведь я подписывался на работу здесь, чтобы избежать страданий, как же так? В каком именно пункте своего договора они меня облопошили? Я наблюдаю за его лицом, вдруг таким близким, и он продолжает что-то говорить, что-то наверняка важное, но я не улавливаю ни одного слова. Ни единого, как будто меня внезапно контузило или кто-то скрутил звук на минимум, и я не могу разобрать слова.
Так часто бывало во время серьезных разговоров. На собеседованиях, свиданиях, даже во время разборок… Чем серьезней разговор — тем чаще и дольше я "выпадаю".
Он замолкает. Сейчас все будет выглядеть так, как будто я очень сильно задумался и страшно боюсь ответить неверно.
А я просто не знаю, на что ему отвечать. Ты что-нибудь запомнил, Мэт?
Что-то про крещение.
Я делаю глубокий вдох. Молчу и снова вздыхаю, отведя взгляд в сторону.
Теперь может показаться, что я просто начал отвечать издалека, даже если я скажу что-то совсем невпопад.
— Я рад тому, что меня не крестили. Если бы крестили, я прожил бы ровно до дня крещения. И никак иначе. У меня всегда были ужасные отношения с водой. Три раза я чуть не утонул. Один раз у меня из легких вышел весь воздух. Это как будто в груди взорвался горячий пузырь, и ты вот-вот лопнешь, а в гортань воткнули раскаленный крюк, чтобы ее вырвать. Но шутка в том, что все было зимой, я упал в полынью, и на самом деле горло и язык у меня замерзли и превратились в ледышки. Бабуля говорила, что я больше не смогу говорить, и меня продержали в больнице черт знает сколько. Мамочке было не до меня, так что я понятия не имел, сколько мне там лежать и от чего меня лечат. Подросток из соседней палаты говорил мне, что видел, что у меня в карте написано, что я специально прыгнул в полынью, а значит я самоубийца. И говорил, что по законам штата меня сначала вылечат, а потом казнят на электрическом стуле, ведь я хотел умереть. Каждый раз, когда я ходил на электрофорез отмороженных тканей, я чуть не умирал от страха. Понятное дело, я был совсем малой, раз верил в такое дерьмо.
Я бросаю короткие взгляды на Велиала, чтобы понять, насколько далеко я плыву от его вопроса.
— Так что вода и крещение меня пугают. А вот электричество нет, хоть это и странно.
Ведь правда странно, да, Мэт?
— Можете использовать эту историю в своем аду, — я пытаюсь пошутить, — для какого-нибудь грешника. Хотя есть вещи и пострашнее ледяной полыньи. Иногда я бы лучше прыгнул туда еще раз, чем опять терпеть разочарование матушки.
Я пристально посмотрел на Велиала — вот она, планка, по которой меня измеряли всю жизнь. Прямо передо мной. Наверное, кавалерам моей матери было не легче, ведь вряд ли хоть один из них приблизился к моему папаше.
Пока ты говоришь, с лица твоего папаши вновь слетает всякая человечность. Он несколько раз осматривает себя сверху-вниз, не перебивая, и, разумеется, твои попытки шутить остаются без малейшего внимания. В какой-то момент Велиал снова достает из пиджака "монокль" и вертит его в пальцах.
Когда ты заканчиваешь, он говорит:
— При определенных обстоятельствах ты мог бы оценить, что остался жив и с языком, и не связал бы себе этот кармический узел. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Но всё же кое-что проясняет. Прежде чем мы закончим, расскажи мне ещё кое-что. Не помнишь ли ты… Ты ведь меня сейчас слушаешь? — он цепко улавливает твой взгляд. — Не случалось ли с тобой чего-то необычного? При жизни. Я имею в виду того, что у смертных считается сверхъестественным. Хоть что-нибудь.
Мэт, что он привязался? Чего он хочет?
Как будто я снова в школе, кого-то поймали на наркоте или обесчестили в сортире, и сейчас директор пытается выяснить, знал ли я что-нибудь, но при этом не рассказать мне ни капли подробностей на случай, если я ничего не знаю.
А я не то что не знаю, я ни сном, ни духом, Мэт. Понятия не имею, о чем речь.
Да, я тебя слушаю, теперь слушаю. Со мной ничего не случалось, но я сделаю вид, что не уверен. Потому что я понятия не имею, какой ответ будет правильным.
— Э-э-э… Если не считать сверхъестественной способность вляпываться в неприятности, то я чист. Хотя если бы я проваливался во времени, попадал в пространственные петли или иногда моим телом овладевали бы духи… это многое объяснило. Но обычно такие объяснения не канали.
Я чувствую, что не дал ни одного правильного ответа за весь разговор.
— Ясно.
Велиал поднимается и начинает доставать твои открытки из картотеки, бесстрастно их просматривая.
— Дисциплина, Андрас, есть суть данного места. Мы вносим в существование людей и множества заблудших духов порядок, мы спасаем их раз за разом. Мы выполняем великую миссию уже много тысяч лет, и без нас человеческий мир с его бесконечной свободой воли уже давно бы погрузился в хаос. Но ты не можешь способствовать процветанию данной системы, и не можешь до конца постичь её суть, потому что хаос в тебе самом. Ты должен перестать оглядываться на то, что было, и перестать искать то, чего не будет. Отныне ты создание вечное, а потому должен всегда быть весь — здесь и сейчас. Ты должен контролировать ситуацию, а не она тебя. Поверь, мы все будем очень огорчены, если твой потенциал и способности будут и дальше растрачиваться впустую.
Он, наконец, заканчивает с открытками и, держа их перед тобой, опускает взгляд на тебя.
— Я определил твое новое место работы. Надеюсь, там ты сможешь реализовать себя, и мне не придется предпринимать ещё какие-либо меры на твой счет. Твой новый начальник тебе все объяснит, когда освободится, а пока…
Ты вдруг снова чувствуешь вокруг себя стены узкого коридора, который удлинняется, удаляя от тебя Велиала, и его кабинет, где в меркнущем свете мелькают стрекочущие силуэты.
— … не думаю, что могу дать тебе провести это время, как выходное. Воспользуйся им с умом.
Ты видишь, что он рвет открытки, заполненные тобой, и выбрасывает на съедение своей свите, прежде, чем тьма поглощает тебя.